— Я не успел, — полное боли от Джина, и у Чонгука кости дробятся. Телефон выпадает из дрожащих пальцев, а спидометр показывает 280 км/час.
***
В кофейне сегодня мало посетителей, как и бывает обычно в будни. Юнги стоит за стойкой, болтает с подходящими за заказами официантами, шутливо обижается на шутки про то, что весь персонал готов принимать роды, и ждёт вечера, когда уже можно будет прилечь. Джин много раз предлагал ему не работать последние два месяца, но Юнги отказался, быть нахлебником — последнее, что себе позволит омега. Да и персонал его всячески балует, не разрешает много передвигаться, и малыш особо не беспокоит, просто спина к концу смены немного побаливает.
Юнги высылает два латте за единственный занятый столик, когда в кофейню входит новый посетитель. Мин, увидев, что официант раскладывает напитки, обходит стойку и просит посетителя выбрать понравившийся столик. Вот только посетитель застывает напротив и тянется за пазуху пальто. Юнги решает, что он ещё думает, и только собирается к одному из столиков, чтобы убрать грязные чашки, как резко сгибается от того, что малыш больно толкается внутри. В следующую секунду омега слышит выстрел и, пронзённой острой болью куда-то в плечо, оседает на пол. Дальше для Юнги всё будто в тумане — он видит рыжего волка, влетевшего в кофейню, видит голову посетителя, отлетевшую к стенке и тело, бьющееся в конвульсиях на полу, из разорванной шеи фонтаном хлещет кровь, но Юнги глаз закрыть не может. Стеклянным взглядом смотрит на увеличивающееся кровавое озеро рядом и одной рукой накрывает живот. Джин что-то кричит, с кем-то говорит по телефону, потом прижимает рану Юнги и шепчет «что всё будет хорошо». Вот только Юнги почему-то не верится. Юнги не знает, что такое хорошо. Ему было хорошо только раз в жизни, но в итоге оказалось, что это был фарс, постановка, что целью был яд. Юнги с тех пор в это пресловутое “хорошо” не верит — живёт одним днём, жил, до той крохотной жизни заселившийся внутри. Сейчас для Юнги ничто не имеет значения и даже собственная жизнь, главное — его ребёнок. Джин думает, что слёзы, стекающие по щёкам Мина от боли, но плачет омега, потому что боится за ребёнка. Он даже боли не чувствует, всё поглаживает живот, молит малыша ещё разок толкнуться, подать признак жизни. Юнги даже слабо улыбается другу, пытается его подбодрить, потому что Джин напуган и, кажется, даже плачет. Мин таким его видеть не хочет.
— Я вызвал скорую, ты только не теряй сознание, всё будет хорошо, — как в бреду повторяет Джин. Но Юнги будто в вакууме, слова Джина до него эхом доходят, он всё пытается сказать про малыша, даже губы раскрывает, но получается только воздух ловить.
Чонгук, уже паркуясь, всё видит и понимает — перед кофейней столпились люди, одновременно с ним подъехал и Намджун. Чонгук не ждёт Кима, бежит к входу и, влетев внутрь, замирает на пороге на несколько секунд, а потом перешагивает через бездыханное тело и опускается на колени перед Юнги.
Именно на коленях. Перед этим омегой — это самая правильная поза Чонгука. Альфа, на ногах стоять и сверху вниз на него смотреть, не заслужил. Жаль, что Чонгук это, увидев Юнги в лужи крови, понял, жаль, что может и опоздал.
Джин отодвигается, а в следующую секунду уже оказывается в руках любимого и даёт волю слезам.
Юнги думает, что у него от ранения помутнел рассудок, или он давно отключился и видит сейчас то, чего нет в реальности, а то, что он хочет видеть. Но Чонгук произносит его имя, и это звучит так чётко, что Юнги теряется. А потом альфа берёт его за руку, и кажется, у него блестят глаза. Юнги точно не в себе. Почему у Чонгука должны слезиться глаза?
Чонгук сжимает в руке маленькую ладошку, водит по ней пальцами, еле сдерживается, чтобы не взвыть, кричит на людей, спрашивает, где скорая. Чонгук решает, что его волк умер, обещает отправиться за ним же, если Юнги не выживет, если прикроет сейчас свои веки, потому что не видеть себя в отражении этих карих глаз – не жизнь вовсе. Чонгук всё повторяет, что любит, просит прощение, что опоздал, а Юнги улыбается. И пусть, улыбка совсем вымученная, но она Чонгука светом наполняет.
— Ты только живи, хорошо? Я за тебя умру, каждый день умирать буду, только живи, — шепчет Чонгук и тоже пытается улыбнуться, но не выходит.
— Вся моя жизнь — это ты. Я больше не отпущу, я больше тебя не потеряю, я за тобой даже на тот свет отправлюсь, — неуверенный даже в том, что его слушают, говорит альфа.
Чонгук должен высказаться, должен сказать ему, насколько сильно он его любит. Страх, что он больше может никогда не увидеть эту улыбку, не почувствовать его прикосновений, переламывает Чонгука надвое. Он усиленно отрицает такую реальность, прижимает пропитанное кровью полотенце сильнее, шепчет больше себе, чем омеге, что всё будет хорошо. Чонгук осколками своих же перебитых внутренностей давится, как в бреду три самых главных слова шепчет, но Юнги ладонь из его руки медленно выдёргивает, а потом, схватив за большой палец, поднять пытается. Чонгук понимает, чего хочет омега, и сам кладёт ладонь на его живот.
Чон его чувствует сразу же и чувствует своего волка. Альфа теряется, все его чувства смешиваются, потому что он какое-то мгновение не может разграничить, где заканчивается то, что живёт в животе омеги и начинается его зверь. Чонгук даже если захочет, то руку отобрать не сможет. Он больше своё тело не контролирует, внезапно восставший волк взял бразды правления в свои руки.
Неужели… У Чонгука внутри коллапс, столкновение двух миров — малыш внутри Юнги на его руку отзывается, с его волком на контакт идёт, и Чонгука такая любовь к крохотному и ещё даже не родившемуся существу переполняет, что он боится не выдержать. Боится, что система, разум, самоконтроль, всё даст сбой, и Чонгук умом тронется. Так не бывает. Так чистым, отменным счастьем по венам не шмаляют, вот так вот и столько туда разом не запускают — передоз будет.
— Малыш, — хрипит Юнги. Чонгуку приходится пригнуться, потому что расслышать омегу очень сложно, а еще мешают сирены подъехавшей, наконец-то, скорой. — Это твой малыш, — выдыхает Юнги и тычется лицом в руку, прижимающую рану на его плече, лишь бы взгляд спрятать.
Чонгук думает, его от настолько разных эмоций прямо здесь разорвёт — счастье внутри граничит с адской болью и страхом потерять Юнги и ребёнка. Чонгук будто стоит на лезвии, а его чувства его по нему туда-сюда тащат — ещё мгновение, и альфа пополам распадётся. Юнги носит его ребёнка. Чонгук смаргивает пелену с глаз, приказывает скачущему внутри волку снова заткнуться и легонько поглаживает живот.
— Я не заслужил, — треснуто говорит альфа. — Я не заслужил такого счастья. Но ты Мин Юнги, меня в него головой окунул. Ты выкарабкаешься, ты родишь нам этого малыша. Мы вместе вырастим его, а я всю жизнь буду просить у тебя прощения, всю свою долбанную жизнь, только не закрывай глаза. Не оставляй меня одного.
— Малыш… — хрипит Юнги. — Кажется, он… — омега разговаривать почти не может, поэтому он просто взглядом вниз указывает, и Чонгук видит лужу под ним.
— У него отошли воды, — кричит подбежавший Джин и пытается оттащить от омеги Чонгука, чтобы освободить место для подошедших врачей.
Но Юнги руку альфы не отпускает и смотрит так, что Джин эту идею бросает. Чонгук аккуратно перекладывает Юнги на каталку, ни на секунду от омеги не отходит.
— Пусть он выживет, пусть ребёнка спасут, — тихо говорит Мин альфе, пока его вывозят из кофейни.
— Да вы оба выживите! — кричит на них идущий за ними Джин, который уже окончательно пришёл в себя. — От царапины в плече никто не умер. Твой волчонок в животе умнее тебя, он сразу опасность почувствовал. Если бы ты не согнулся, посланник твоего брата бы тебе в сердце попал. А преждевременные роды у тебя от стресса, вон, Намджун, у меня восьмимесячный, зато какой альфа. А мне теперь красноглазным из-за вас быть, — театрально вздыхает Джин.
— Джин, заткнись, — без злобы говорит Чонгук, который на самом-то деле за слова омеги готов его расцеловать.
