Чонгук усмехается и продолжает следить за тем, как аппетитно кушает Юнги. Рен никогда к мучному не прикоснётся.

— Котик, тебе белое или красное, — интересуется Рон, а Чонгука от этого «котик» передёргивает.

— Красное, я мясо буду, — Юнги доедает булочку и изучает, что бы ещё съесть с чужого стола. Чонгук незаметно двигает к нему тарелку с сырами. Шуга на Чонгука больше не смотрит, благодарит официанта за вино и продолжает улыбаться Рону, каждой улыбкой полосуя Чонгуку внутренности. Рен настолько зол, что даже Рон это чувствует, невзначай интересуется, хорошо ли он себя чувствует.

Юнги заказывает стейк с кровью, а на гарнир салат с рукколой. Пока приносят горячее, он успевает попробовать все закуски, опустошает бокал вина, но всё равно, когда перед ним ставят тарелку с мясом, он совсем по-детски хлопает в ладоши и окончательно этим вырубает Чонгука. Весь этот макияж, этот томный взгляд, предназначенный другому альфе, вся эта развязность — это всё Чонгука не обманет. Юнги — ребёнок, маленький, вечно напуганный, постоянно жмущийся к Чонгуку и только для него ребёнок. Альфа другой вариант рассматривать даже не хочет.

— Как бы ты не лопнул, — не сдерживается Рен, всё так же продолжая ковыряться в своём салате.

— У меня отличный обмен веществ, — Юнги нарезает мясо и отправляет в рот первый кусок, блаженно прикрывает веки и, прожевав, сглатывает. Чонгук смотрит на тарелку омеги, на кровь, которая сочится на блюдо, на блестящие губы парня и с трудом сдерживает вырывающегося зверя, который тоже хочет ужинать, который голоден, как никогда. Не ел, не пил четыре месяца — волк хочет Юнги, его хрупкое тело, хочет почувствовать, попробовать, сожрать. Чонгук зверя с трудом усмиряет, убеждает себя не слетать с катушек, пусть его личная вырезка с кровью напротив сидит, аппетитно кушает и ресницами хлопает.

Мин облизывает губы тянется за вином, Чонгук под столом пальцами в свое колено впивается, думает, лучше бы вилку в ногу воткнуть — альфа себя рядом с этим пареньком не контролирует.

— А как вы познакомились? — ангельски улыбается Рен и обращается к Рону.

— Мы… Я увидел Шугу на улице… — начинает Рон.

— Он меня снял, — Шуга благодарит официанта, подливающего вино, и как ни в чём не бывало продолжает. — С тех пор вот мы и вместе.

— В смысле? — Чонгук всё чётко слышит, прекрасно значение слов понимает, всё равно уточняет, надеется, что омега шутит. Рен моментально ахает, а Рон опускает взгляд на бокал и умолкает.

— В прямом, я в Show Boys работаю, — Шуга скрещивает пальцы под подбородком и смотрит прямо в чёрную бездну напротив, впервые за вечер не улыбается. Взглядом добирается до самих глубин, туда, где раненным зверем воет чёрный волк. Шуга опускается на колени рядом со зверем, проводит по чёрной гладкой шерсти ладонями покрытыми шипами, раздирает кожу, разрывает плоть, шепчет нежности, на свои руки, покрытые багровой кровью, смотрит и вновь продолжает, каждым прикосновением чудовищную боль приносит. Омывает руки в крови зверя, не останавливается, рвёт плоть, до сердца добраться хочет. Делится своей столько месяцев прошивающей нутро болью. Той самой, родившейся ночью на границе Сохо и Дезира, преумноженной за эти дни, в особенности ночи, она для Шуги слишком огромная оказалась, вот он часть Чонгуку и отдаёт — объявляет, что он проститутка и, сожрав сердце альфы, запивает его вином семьсот долларов за бутылку.

Чонгук под этим взглядом сгорает, обугливается, место себе не находит. Чону резко плохо, он даже рубашку на одну пуговицу расстёгивает, судорожно губами воздух ловит. Юнги не намекает, не говорит, он показывает — Чонгук на дне этих лисьих глаз два слова видит, эти слова добивают. «Ты виноват», — моргает красной неоновой вывеской в глазах омеги, будто Чонгук и так не знает, словно, он не понимает. Волк лапами свою морду раздирает, в агонии бьётся, ещё секунда, и у Чонгука изодранные внутренности наружу вывалятся — волка удержать становится почти невозможным. Чонгук под столом нож в ладони зажимает, позволяет лезвию кожу порвать, и крови прямо на брюки просочится, иначе никак, иначе весь Сохо от истошного воя оглохнет.

— Сидеть за одним столом с проституткой, — приподнимается Рен. — Вы уж простите…

— Сядь, — ледяным тоном приказывает Чонгук, и волк Рена, поджав хвост, забивается в угол. Омега опускается обратно в кресло и внимательно смотрит на Чонгука - в помещении пахнет кровью главного альфы и даже Рон это чувствует. Альфа замечает, что Чон порезался, но решает промолчать.

— Рон — мой хороший знакомый, и я пригласил его разделить с нами ужин, — констатирует факт Чон и тянется к виски. Заливает внутрь янтарного цвета жидкость, просит ещё. Не чувствует ни вкуса, ни удовольствия — у Чонгука внутри мясорубка, ни один алкоголь в этой долбанной вселенной ему лучше не сделает.

Рон, наконец-то, чувствует, что что-то за этим столом не так, и пусть, до конца не понимает что, но обстановку разрядить пытается. Альфа поворачивается к Чону и начинает обсуждать с ним нововведения в охране границ. Юнги откладывает салфетку и, извинившись, идёт в уборную. Чонгук, не отрываясь, следит за удаляющейся фигуркой в чёрном, чуть ли с места за ним не срывается. Чон впервые за последние месяцы чувствует такое возбуждение, что кончики пальцев горят от желания прикоснуться к коже того, кто ему не принадлежит, и плевать, что Рен уже взглядом на лице альфы дырку просверлил.

Чонгуку везёт — Рену, наконец-то, звонит дизайнер, которого он ждёт с утра, и омега, схватив телефон, убегает разговаривать. Рон просит сигары, а Чонгук, извинившись, отлучается в уборную, для омег.

Юнги сидит на подоконнике и, свесив одну ногу вниз, курит, он не дёргается, не теряется, словно ждёт, словно знал, что альфа придёт. Чонгук подходит ближе и прислоняется к стене.

— Ты закурил, значит, как некрасиво, — усмехается альфа.

— Серьёзно? — звучно смеётся Юнги. — То, что я своё тело продаю — нормально, а сигареты — это некрасиво.

— Зачем? Только не говори, что назло мне, чтобы досадить.

— Ты слишком большого мнения о себе, — Юнги сбрасывает окурок прямо на кафельный пол и, спрыгнув с подоконника, подходит к альфе вплотную. — Ради шикарной жизни, возможности ужинать в таком месте, утирать нос разным выскочкам.

— Дёшево же ты продался, — хмыкает альфа, взгляда с манящих губ не уводит, но и прикоснуться боится. Чонгуку кажется, что он не остановится, что одно прикосновение, и он Юнги до конца сожрёт, а потом ещё и косточки обглодает. Голод. У Чонгука от него перед глазами мутнеет, будто он столько времени до этого момента полз, выживал, существовал, а сейчас Юнги перед ним, манит, соблазняет. Чонгук уже видит, как его кровь по подбородку вниз стекает.

— Разве? — скептически приподнимает бровь омега. — У меня есть всё, чего я ни пожелаю.

— Но каким путём, — отвлекается от его губ альфа.

— Не тебе мне о нравственности говорить, — зло шипит Мин.

— Я запутался, Шуга, — нарочно тянет имя омеги Чонгук, а потом резко поворачивается и вжимает парня стену. — Ты так шикарно играл ангелочка, пока был со мной, или ты так шикарно играешь дьяволёнка сейчас, будучи с Роном.

— Дьяволёнка я не играю, волчонок, — Юнги вырывает руку и проводит пальцам по щеке альфы, но Чон её перехватывает и заламывает.

— Не наглей.

— А то что? — хлопает ресницами Мин. — Тебя там твой омега, между прочим, ждёт, а ты тут со мной в уборной для омег, упираясь стояком мне в бедро, — припеваючи тянет слова Шуга, кладёт ладонь на пах альфы и сжимает сквозь брюки его член.

Чонгук чуть ли не рычит от желания, впечатывает омегу в стену своим телом и впивается в губы, насильно языком внутрь толкается, засасывает, зубами вгрызается и даже не чувствует молотящих его грудь кулачков. Юнги кое-как поцелуй разрывает.

— Урод, нельзя кусаться! Ты мне клиентов отпугиваешь, следы оставляешь, — зло шипит Шуга и пытается пройти, но альфа вновь грубо толкает его к стене.

— Какая же ты шлюха, — выплёвывает слова Чон.