И началось. На вкус оказалась нормальная: не горькая, не вонючая. Лёгкий аромат, терпкий привкус. Я отхлебнул немного и молока.

– Слушай, Кирыч, – перешёл и я на более фамильярные отношения. – А что, у вас там страусов кто-то разводит?

Кир как раз моим же походным перочинным ножичком разрезал гигантское яйцо.

– Да не, это обычное, куриное. Нет у нас никаких птиц крупнее вороны.

– Да какая это курица, жопу же порвёт!

Мужик опять заморгал, удивляясь моему недоумению.

– А, ну да, у вас куры помельче будут. Видел я – на полустанке тётка продавала. У нас покрупнее!

– Ну ты, Кирыч, даёшь! Врёшь и не краснеешь. Где это «у нас»? На другой планете, что ли?

Настроение стало улучшаться. Разговор, конечно дурацкий, но всё-таки время не так тянется. Яйцо на вкус нормальным оказалось, да и сало свежее.

– А что, свиньи у вас большие? – решил я продолжить сельскохозяйственную тематику.

– Свиньи хорошие: два метра в холке, только… – тут Кир замялся, но продолжил: – Жруть много! У них же, блинский потрах, хари две по бокам, а жопа одна посерединке. Через год, понимашь, бац! И пятьсот килограмм свежей свининки в закрома!

Я, как бы веря ему, добавил:

– Не свиньи, а монстры какие-то у вас там.

– Да уж, точно монстры.

Кир тоже повеселел. Налил ещё понемногу.

– Ну давай, Санёк, нам с тобой теперь долго ещё куролесить.

Чокнулись. Я решил уточнить:

– Почему куролесить-то?

– Да так, сомогонка рулить!

– А, в этом плане… Кирыч, я уж не в том возрасте, чтобы пить безоглядно, да и пьём мы по чуть-чуть вроде.

– Там оно видно будить, – философски заметил мой попутчик. – Вот, посмотри.

Кир подвинул свой стакан так, чтобы на него попал лучик заходящего солнца. В жидкости замелькали искорки. Натурально так. Как будто микробриллиантики там плавают и сверкают. Я смотрел на этот обычный стакан как заворожённый. Кир поднёс его к глазам, как будто разглядывая внимательно, что там, на дне, и изрёк:

– Тут ента, часа через два придётся пересаживаться, а потом и гужевым поедем.

Я так понял, что это он про свои дальнейшие дела размышляет. Решил его опять на байки какие-нибудь переключить.

– Кирюха, а за кого вы там голосуете? За Путина или за коммунистов?

Кир поморщился, допил остатки своей настойки.

– За кого, за кого? Нет, голосовать-то мы голосуем, а как без ентова? Без ентова же и дети не родятся.

– Что-то шутка у тебя какая-то несмешная, причём тут дети?…

– А как же? – опять заморгал мужичок, да естественно так! Ну, актёр! Не подкопаешься.

– У нас там и изба специальная есть навроде бани. Протопим её хорошенько – и айда. Мужики-то на износ, и бабы млеют.

Я попытался представить, как это возможно при голосовании, чтобы так вот… Не получилось.

– От чего, – говорю, – бабы-то млеют, от бюллетеней, что ли?

– Каки билитени, голые же все? Раздеваемся, да и суём, кто скока может.

Я только хмыкнул в ответ. Вон он как извернулся. Такой вот народный юмор. Ладно, думаю, поехали дальше.

– И перепись населения у вас, конечно, приезжают делать?

– Знаш, Санька, мы тихо живём, на отшибе. Никого не трогаем, да и к нам никто не лезет. Приезжали пару раз насчёт ентих дел, да у нас собаки, будь они неладны, без привязи ходють. Бедняги городские так перепугались, что и приезжать перестали. Собаки у нас, знаш, каки, под стать свиням!

– Крутые у вас собаки, сами-то не боитесь?

– Да когда без сомки, то быват маленько.

Думаю: «Вот Богом забытый уголок-то… Живут люди, чем-то заняты своим, даже выборы их не беспокоят. Может, у них там и советская власть ещё сохранилась?»

– Кирюха, – говорю, – а советская власть у вас есть?

– Советска-то? – переспросил Кир. – Есть у нас недалече соседска деревня – Вуматовка. Там рядом и раньше было гибло место. Мужики все лысые, а бабы-то у них у первых отродясь с хвостами были. А потом городски приехали и велели яму копать. Больша така яма получилась. Дак им сказали: как яму выроют, так и коммунизь. Они и копали, и копали, уж и вода тамо на дне. Несколько наших мужиков ходили к ним яму-то рыть. И до сих пор вот, нет-нет, да и пойдёт кто-то копнёт.

– А зачем яма-то нужна была, – решил я уточнить, – что там искали?

– Да хрен его знат, всё куда-то увозили. Тада ещё железка до ямы-то доходила.

– А сейчас что, магазины хоть есть?

– В Уматовке один и есть, туда можно ещё на подводе доехать, по зиме, конечно, – гордо доложил Кир. – Да нам особо и не к чему. Так, соли, муки, сахару прикупить да диковинку каку.

– У вас что там, совсем натуральное хозяйство, что ли?

– Да вроде натурально, кто ж его разберёт?…

Сидим дальше тихонечко, молчим. За окном сумеречный лес мелькает. Тут Кир вспомнил:

– А вот ещё один городской с наганом приезжал. Матом всех крыл на чём свет стоит. Всё заставлял орехи собирать и мёд лесной, да и отправлял куда-то. Кондрашка его бедного хватила. Не смог перенести, как Юшка свистит. А ентот паразит, как ночь, так к его хате ползёт: специально свистнет в окно да курицу-то и сопрёт со двора. Только чешуя потом под луной и поблёскиват.

Я решил, что это местный воришка-алкоголик. Только при чём здесь чешуя?

– Кирыч, а чешуя-то при чём тут?

– Дак Юшка же!

Понятнее не стало. Думаю: «Да и хрен с ним, может, у них обычай такой: чешуей посыпать, когда кур воруешь».

– Кир, – решил прояснить я ещё одну тему, – а власть у вас вообще есть там какая-нибудь?

– Староста у нас, мы к нему, если что. У него и Медведь живёт – с детями занимается, когда не спит. После того как звездануло, ентот Медведь из леса припёрся. Лысый совсем и поговорить любит. Он, Староста наш, и с ентими, из леса, переговоры ведёт.

Вот, думаю, кто-то там к ним из леса ещё приходит. Беглые зэки, наверное, какие-нибудь. Дело понятное. Замысловато как-то Кир выражается, не поймёшь, то ли медведь с детьми, то ли сам староста – учитель местный… А Медведь – это, видимо, кличка такая.

– Интересно живёте, Кирюха, – говорю. – Ладно, давай укладываться потихоньку, что ли.

Я прилёг на полку, пытаясь подоткнуть под себя одеяло, чтобы не сползало на пол.

Кир сидел, смешно положив бородёнку на руки.

– Теперь уж и не поспишь, – говорит.

– Что так? – решил я уточнить, подозревая, что последует приглашение ещё выпить. Но ошибся.

– Да вот напасть тут кака-то, дальше ясно будет.

По тому, как Кир заёрзал, я предположил, что у него печень заныла или ещё чего.

Заснуть действительно не удалось. Сначала какой-то лысый медведь мерещился с берданкой, потом поезд наш дёргаться начал. Вспомнил я последние кировы слова.

– Кир, а что это у вас там звездануло? Ты про что говорил?

– А, – как-то уныло махнул рукой Кир, – там у нас покрай болота, у сопки Корячки, поначалу каторжан много нагнали, бараки построили каки-то в пять рядов. Железяк всяких навезли, полсопки дерьмом разным завалили. А потом так шандарахнуло! Во всех посёлках за двести вёрст окна повылетали. Три месяца дымна туча над всей тайгой стояла. Там поблизости два села были, так жителей какой-то мужик предупредил, чтобы они в подвалы-то залезли и сидели пока. А потом, когда звездануло, то уж и некому было сказать, чтобы они вылазили обратно. Всё смело: и райцентр, и сёла, и мосты, какие были. Больше туда никто из городских и не совался. А енти, что в подвалах сидели, одичали совсем. В рост пошли, шерстью обросли. Жить стали в этих самых погребах. И такая пакостная привычка у них появилась, ну просто жуть.

Я уже снова сидел перед Киром, вытаращив глаза. Вон тут какие дела-то у них творились, оказывается. После такого Чернобыля и в курей, и в драконов поверить можно.

– Так вот, – продолжал своё повествование Кир, – когда енти из леса подойдут да в глаза посмотрят, то ты всю сомку нашу, то биш сомогонку, кака дома есть, им и несёшь. Да ещё и забываш всё.