Корректор Юрий Алексеевич Перминов

Корректор Александр Борисович Павловский

© Вячеслав Дегтяренко, 2018

ISBN 978-5-4490-3332-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Я не подпишу согласие на лечение в психиатрическом отделении, – сказал заикающимся голосом матрос из Приморского края, – у меня последствия перенесенного инсульта. Я не могу нормально разговаривать, мои руки, ноги ничего не чувствуют.

– Но я не смогу начать ваше лечение и обследование, – настаивал лечащий врач, сидя напротив него в ординаторской, – к тому же госпитальные неврологи и врачи из Владивостока исключили вам этот диагноз. И томограмма показывает, что с вашим мозгом всё в порядке.

– А что у меня?

– Вас доставили к нам, так как у вас развился невроз. Вероятно, конверсионный, который проявляется заиканием и слабостью.

– Вы хотите сказать, что я псих?

– Нет. У вас был стресс, после которого вы переживали, и это подействовало на психическую сферу.

– Доктор, поверьте, я ведь не мог даже ходить. Не мог есть, пить. Всё из рук валилось. Я ничего не чувствовал…

– Это тоже невротические проявления.

– Вы понимаете, что много на себя берете? У меня мама – майор МВД, а дядя в Генштабе служит. Я уже жалобу в прокуратуру подал на командира и врачей госпиталя Владивостока с требованием о возмещении причинённого вреда.

– Вас унижали, оскорбляли или вы не доедали в столовой?

– Сложно сказать. За месяц в армии такого навидался. На всю жизнь хватит. Зарядка, крики в казарме, везде бегом или строем. Пища мерзкая и однообразная. Я переживал. Звонил маме, дяде. Они обещали перевести меня в другую часть, поближе к дому.

– Дедовщина-то в армии есть сейчас? – после паузы поинтересовалась дама-врач, – вы мыли полы? Стирали чужое белье?

– Что вы? Видеокамеры в казарме. Убирали у нас технички из аутсорсинга. В каждом кубрике есть моющие пылесосы. В умывальных комнатах стиральные машинки стоят.

– Согласие на лечение подпишете? – наседал коллега.

– Мне нужно срочно позвонить маме. Где мой телефон? Я уже час в вашем отделении, а телефона всё нет. Почему его не принесли до сих пор?

– Вам девятнадцать лет. Что вы заладили: «маме позвонить»? Телефон скоро принесут.

– Я так не могу. Вы нарушаете мои гражданские права. И потом, невроз ведь ограничивает меня в будущем. Может, я в полицию пойду служить или поступлю в академию госслужбы… Что будет написано в моём военном билете? Дурак?

– Нет. Там будет написано: В – ограниченно годен к военной службе.

– А я получу денежную компенсацию?

– Конечно, получите. Ведь ваше заболевание развилось в период военной службы.

– Сколько?

– Раньше было двадцать окладов. Сейчас чуть больше.

– Ладно, давайте бланк, – с облегчением сказал матрос.

Это было вчера. А сегодня у парня разрядился телефон, и пропала зарядка, и он, лёжа на кровати, бил кулаками в подушку, приговаривая, что все врачи-сволочи, что вывернет всю армию наизнанку. Пришлось дать ему успокоительное. Взбудораженная мама из далёкого Оймякона позвонила начальнику отделения и пригрозилась подать на всех в суд: «Что из сына, ставшего в армии инвалидом, пытаются сделать ещё и овощ. Что его лишили связи с родителями, ущемляют в правах, и что у него даже нет туалетной бумаги…»

– Не переживайте, коллега, время сейчас такое… судиться, подавать жалобы, отстаивать свои права! – сказал я, – хочу вам зачитать письмо другой солдатской матери.

«Здравствуй сынок! Наконец получили твоё письмо. Хотя оно нисколько нас не обрадовало. Я думала, что ты начнёшь службу гораздо лучше. Ну а ты начал её с нуля. Я не служила в армии, но думаю, что нечестно брать сахар со стола, хоть это были остатки. Не унижайся! Будь нормальным солдатом. Как бы тебе тяжело не было, не будь слюнтяем. Если это поймут твои товарищи, ты станешь изгоем. Ты извини, сынок, что я грубо с тобой разговариваю, но ещё раз прошу тебя: будь нормальным человеком. Это значит: не унижаться, не воровать и не жаловаться на судьбу. Я за этот поступок тебя не одобряю. Как бы тебе тяжело не было, ты должен остаться человеком, а не говном (ещё раз извини). Я тебя, конечно, поняла. Что ты мало спишь, ходишь в наряды, убираешь мусорку, что похудел на десять килограмм. Всё это можно пережить. Но если сломаешься, – твои товарищи тебя не поймут…

Сынок, будь солдатом и мужчиной, не падай духом и держи выше нос. Я на тебя надеюсь, что ты себя не утопишь в грязи. Ведь ты был на гражданке хорошим человеком, спортсменом, отличником. Докажи им всем, кто ты да что ты. И чтоб туалеты ты больше не мыл… Я знаю, тебе трудно во всём, но примирись. Ведь и на нашей улице будет праздник. Я в тебя верю, как в человека и как в сына и надеюсь, что ты не замараешь звание «советский воин»! Целую тебя крепко, твоя мама».

До Нового года оставалось двенадцать дней. Вечером был последний ужин в кругу семьи и друзей. Проводы отмечали в смежных комнатах. В одной – друзья родителей, во второй – школьная и дворовая компания. Я перебегал от одного стола к другому, слушал пожелания и напутствия тостующих мужчин, но ничего не запомнил. Приехали и мои однокурсницы из киевского медицинского училища, где им оставалось учиться ещё семь месяцев. Вечер пролетел одним мгновением. Четыре часа на сон – и спешные сборы в дорогу.

Утренний зимний дождь чередовался с мокрым снегом. Он таял, касаясь ещё не остывшей земли. Я надел отцовские туфли, школьный костюм с ватной телогрейкой и вылинявшую кроличью шапку, собрал провиант в туристический рюкзак. Брать или не брать спортивную форму и кроссовки? Ведь надо будет тренироваться. Решил, что в случае надобности родители пришлют её посылкой.

В военкомат провожали родные и друзья. Фотограф запечатлел, как слёзы мамы, бабушки и сестёр перемешивались с каплями зимнего дождя и в утренней темноте их можно было заметить с фотовспышкой.

Военный комиссар с напутствием «защищать Родину – великий Советский Союз…» выдал красную книжечку военного билета. Пока разглядывал страницы, капли декабрьского дождя оставили две кляксы от расплывшихся чернил.

На построении военком произнёс казённую речь, которую я не раз слышал на митингах и парадах. «Про дело Ленина и мировой пролетариат… про подвиг дедов и отцов… про угрозу империализма и про великую честь по защите завоеваний социализма…» На душе стало тоскливо и мрачно. Под туш оркестра «Прощание славянки» мы загрузились в холодный и неуютный салон ПАЗика.

Через час выгрузились и разместились в трёхэтажной казарме сборного пункта. Кто-то с кем-то знакомился или договаривался о дальнейшей службе с «покупателями». Так называли прапорщиков и сержантов, прибывших за молодым пополнением. Кто-то доедал домашние заготовки и рассказывал анекдоты с армейскими небылицами. Кто не успел, мог посетить армейскую парикмахерскую, где за двадцать копеек военные парикмахеры делали стрижки «под ноль». Каждый пытался скоротать время по-своему. День прошёл в непонятном и тревожном ожидании.

Ещё один формальный врачебный осмотр, на котором вчерашние школьники пытались симулировать психические болезни криками и припадками. Последний буфер, когда возможно задержаться на гражданке. Но врачи с невозмутимым видом ставили штампы в картах: «Здоров. А – годен к военной службе». Болеющие, хромые, слепые, припадочные и симулянты уходили в стройбат или на флот, где за три года могли оздоровиться.

Весь день родители ожидали моей отправки за воротами КПП, и мы обменивались с ними записками через дневальных. За две бутылки водки командир роты отпускал на ночёвку. Но я решил, что останусь здесь.