В автобусе женщина:

- Вы из ДНР?

- Да.

- Не встречали его? - Достает большую фотографию: парень в гражданской одежде.

- Сын?

- Да.

- Пропал?

- Да. Еще в июле месяце.

- Нет. Не встречал.

Уже декабрь. Пять месяцев она всюду возит с собой фотографию. Пять месяцев подходит к каждому, кто "из ДНР". На сколько ещё её хватит?..

В магазине иностранная речь. Поворачиваюсь: трое военных стоят спиною ко мне, продолжая говорить на своем. Я слышал такую речь лет пятнадцать назад - записано в памяти.

- Нохчи, ву? - окликаю я чеченцев.

Они поворачиваются хищные, рыжебородые и голубоглазые.

- Я с Грозного. Служил у Сайфуттди - Героя России.

- Знали о нем. - Протягивают мне руки. - В командировке?

- Нет, в отпуске.

- Ну, удачи, русский!

Первый раз встречаю их здесь. А говорили, что весь Донецк и Луганск захвачен боевиками Кадырова...

Встретились в городе с Когтем - сумасшедшим разведчиком из роты "Лавины". Покинул уже ополчение: "У нас все подразделение ушло, и Марк - командир. В роту пришло восемь "САУшек", назначили нас на них. Мы говорим: не умеем. А нам: мол, научитесь. Марк развернулся: "Я из автомата стрелял, и бил тех, кого видел, что это враги. А с САУ стрелять не умею, и учиться не буду. Не стану по людям стрелять. Хоть они и "укропы"". И ушел. Просто взял и ушел. За три дня рота ушла вслед за Марком. Командира нам другого не нужно".

Да... Никудышные из вас, Коготь и Марк, "террористы"...

Преображенский православный собор на улице Артёма в Донецке. Внутри три посетителя: двое стоят у свечей, третий сидит на лавке - ополченец; сидит, склонив голову, с огромной, как у крестьянина нечёсаной бородой, в громадных кирзовых сапожищах. Только и выдает в нем воина камуфляж. Перед собором на улице еще ополченец, ходит с двумя автоматами: "Мне в храм нельзя, я с оружием". Два месяца, как из России. Рядом с собором женщина в возрасте, в черном платке. Подходит ко мне, протягивает в ладонь две шоколадные конфеты, и тихо: "Помяните... В ополчении... Погиб в аэропорту 30 ноября". Я растерялся, киваю головой, говорю "спасибо" ей за конфеты. Очнулся, когда уже отошла. "Имя-то как?", - кричу ей вдогонку. "Сергей, - еще слышит она. Вернулся в собор, поставил три свечки. Стою у свечей и вспомнил, что я же неверующий. Вышел обратно, стоит этот же с двумя автоматами, подходит ко мне: "Помянул?". Говорю ему: "Да. Только я в Бога не верю". Этот помолчал, а потом говорит: "Видимо, веришь, раз ехал сюда".

Иду широкой аллеей вниз по Артема, и скрипит под ботинками снег. Иду и понимаю, сколько духовной мощи есть в этих храмах. Не Бога - людской. Когда ты стоишь у икон, а рядом с тобой стоят эти павшие. Сильные и живые. И от них может впервые приходит к тебе ответ на вопрос: Для Чего?

Я понял в этом соборе: Всё правильно произошло здесь! И с нами - с Донбассом, а не с Украиной, Бог.

Пускай не приняла после Россия - Бог ей судья. Мы здесь - Россия.

...По улице таскает бродячего репортера, одного, с камерой на плече; снимается на улицах Донецка кино, и каждый может получить свою роль. Подходит к военным, просит дать интервью. Боец с автоматом стоит у обочины, и этот позвал его на аллею, чтоб удобней снимать. Сразу подлетает машина, открылось окно и оттуда грубо бойцу: "Какого хрена! Кто тебе разрешил? Где у тебя пост? Вот и убежал туда!" Не торопясь, собрал свои инструменты и пошагал дальше гражданский.

После 19.00 уже никого на улицах... Холодный заснеженный город. Не едут автобусы, не работают магазины. Патрулей и тех не сыскать... И только неторопливо падает снег и, не спеша, летят наугад на город снаряды...

...Из развалившегося "Беркута" я ушел декабре Четырнадцатого года. Потому, что уже не писалась книга. Я ехал сюда за ней, и ради её продолжения, ради нескольких этих страниц, нужно было спуститься хоть в преисподнюю.

Книгу не подают на стол к водке в запахах нафталина, она должна пахнуть порохом, а приправлена кровью.

И вот в последний в "Беркуте" вечер мы сидим в комнате Орды на цветных одеялах кроватей, где не тронутые стоят на столе водка и чай, горькие, как разлука.

- И как, ты, пойдешь на эту передовую? Кого, ты, там знаешь? - жаль Японцу, что кончилось наше время.

- Никого. Наугад пойду, прямо в окопы, - не имею я других вариантов. - Я знаю, что там сказать.

- Знаешь, чего мы не знаем?

- Да. Я скажу: "Я - писатель. И я продаю бессмертие. Цена этого бессмертия - две тарелки супа в день". И буду служить.

- Единственный кормилец в семье... - качает он головой. - Наши-то на диванах сидят, им бомбы на головы падают - из дома не вытянуть. А здесь приезжают россияне и вон их куда несет...

- Ты, один здесь такой искренний человек, - пришел с прощанием Синий. - И сумасшедший. Как все писатели и художники. Чтобы написать картину, собрался за ней на край света.

- Ангара! Вот никогда не забуду, как мы в засаде сидели, а ты банку каши на сутки делил на двоих, и есть меня заставлял, - вновь улыбается, но больше не шутит Ива. - Ты только позвони, Ангара! Я бегом прибегу к любому дьяволу за тобой. Даже в Аэропорт!

- Спасибо, ребята, - не знаю я больше, что говорить.

- Но мы тебя одного не отпустим. - Уже решил за меня всё Орда. - С тобой идет Док, вместо всех нас. Он медик, он вытащит, если что, перевяжет. Собрался? - кивает он через стол.

- Собрался, - сидит молча Док. Один, кто здесь не прощается.

- Береги его, - показывает на меня пальцем Орда. - Это наша единственная надежда, что всё то, ради чего мы здесь жили, не пройдет зря и не будет забыто.

Но я боюсь единственного кошмара: у меня несколько дней болела правая нога ниже колена. И нельзя было куда-то идти. Это верная примета, что её оторвет - сижу и гляжу я на ногу, пока она здесь. А утром сегодня бросилась на улице бешеная собака: догнала меня сзади и тяпнула за обе ноги. Я успел её пнуть, пока не отскочила. Пнул и стою, матерюсь. А после делаю шаг - нога не болит! И только больно пятки на месте укусов. Я стою и чувствую ноги до самых пяток. А, значит, теперь не страшно на передовую.

Спасибо собаке. Я верю в эти приметы.

...Утром мы с Доком стоим на снегу во дворе, а к нам из казармы бегут по лестнице и кричат, боясь опоздать Синий с Японцем. Без шапок, в тельняшках, забывши одеться.

- Берегите себя! - обнимаются они с нами.

- Бери, Док! - протягивает Японец огромный свой нож.

- Да, мелочи нет, - роется тот в карманах.

- Значит, на время. Значит, еще отдашь, - отступает Япон.

- Про нас, про крымских ребят, не забывай, - стоит Гоша с Пристани Отчаяния.

- Я помню. Ложку раз у тебя занимал, - нашел я, что вспомнить.

- Да, ложку, - улыбается Гоша.

- Береги его, Док, - снова показывает на меня пальцем Орда. - Он единственный, на ком держится наше бессмертие.

- Удачи, вам, тут, - уже делаю я первый шаг.

- Рад был, что встретил тебя, - всё сказал мне Орда.

Так ради книги, оставил я "Беркут". Подался за новыми песнями, дальше по свету искать свой бродячий сюжет.

Иногда нужно поменять свою жизнь - пусть даже ценой самой жизни.

По-разному заплатили мы с Доком за этот сюжет. Я - годами неудач после, он - своей жизнью. И, разбившись лбом о Дебальцево, разлетелся в щепки наш "Беркут".

Первый тайм мы уже отыграли...

Но одно не сумели понять: всё это только начало большой длинной песни. Песни, допеть которую смогут лишь пули.

Виват, Четырнадцатый год! Летите, мои товарищи, мои "беркуты"!