Придя в себя, покрутив скрученными кистями рук и ступнями, Никколо понял, что впереди в его жизни, похоже, снова наступает очень черная полоса. Не попадаться римским стражам порядка было, вообще-то, довольно легко. Но те, кто попался - ни на что хорошее рассчитывать не могли.
Тишину разорвал скрип открывающихся входных ворот. По стуку копыт на внутреннем дворе, по топоту и голосам сбегающихся туда же слуг, Никколо понял, что прибыл хозяин поместья.
Вскоре широкие двустворчатые двери комнаты, где в углу неподвижным поленом валялся скрученный Никколо, отворились, и внутрь вошли двое. Один высокий, чисто выбритый, с горделивой осанкой и профилем - ну, точно римский сенатор с каменной фрески, осколок которой неизвестно с каких времен торчал в стене обиталища Аквилейца. Явно - хозяин дома.
Его сопровождающий был невысок, коренаст, двигаясь при этом, как рысь - совершенно бесшумно.
- ... за время моего отсутствия? - услышал Никколо обрывок фразы высокого.
- Ничего, мессер, все тихо, - отвечал ему коренастый. - Вот, правда, ящерицу поймали, - кивок в сторону скрученного Никколо. - Наблюдение-то за домом мы уж недели две, как засекли. Думали, люди Чезотто. Но нет, оказалось, просто обычные римские воры.
- Ящерица? - оживился высокий. - ... ящерица ... - Хозяин дома задумался. Затем подошел к Никколо, присел, заглянул ему в глаза.
- Жить хочешь, 'ящерица'?
Вопрос был, в общем-то, понятен. Ни в одном из тех мест, куда отправился бы Никколо после получения быстрого и справедливого приговора, двенадцатилетний мальчишка его комплекции долго не протянет. Поэтому он, не говоря ни слова, только отчаянно закивал головой.
Так Никколо поселился в доме мессера Соффредо. Мессер навещал свое жилище не слишком часто. Так что, жизнь у челяди была очень даже свободной. Да и никаких особых обязанностей за Никколо закреплено не было, и поначалу он здорово скучал. Однако быстро сошелся с Тарбеном-Датчанином, тем самым, что так негостеприимно встретил его в доме мессера.
Тарбен заведовал охраной дома и в свободное время охотно учил Никколо стрелять из лука, метать ножи, драться на палках. Меч, правда, в руки пока не давал - 'слишком ты, паренек, легкий еще для меча'. В целом, новая жизнь нравилась ему даже больше, чем год, проведенный у Аквилейца. Впрочем, все это время Никколо понимал, что жизнь эта получена им из рук мессера, и живет он в долг. Равно как и то, что этот долг придется когда-нибудь отдавать.
В последнее свое посещение хозяин долго совещался о чем-то с Датчанином, мерял шагами пол своей приемной, снова совещался. На следующее утро, когда мессеру уже седлали коня, хозяин вышел из дома, все еще что-то бурно обсуждая с Датчанином. Никколо особо не вслушивался в разговор, пока до его ушей не долетело:
- Да, и ящерицу тоже возьми... - И Никколо понял, что пришло время отдавать долги.
Так он оказался в Венеции. Среди болот, песка и камышей Лагуны. Впрочем, камыши и болота не очень-то его интересовали. Гораздо больший интерес для ящерицы представлял великолепный дворец, выходящий фасадом на площадь Святого Марка.
Однако чем дольше Никколо изучал подступы к дворцу венецианских дожей, тем большее отчаяние его охватывало. Потому, что подобраться к нему незамеченным - нечего было и думать! Слишком много глаз со всех сторон незаметно, но надежно контролировали пути подхода. А уж забраться внутрь...!
Но вот, однажды, грозовые тучи, пришедшие с южных склонов Альпийских гор, как будто ватным одеялом накрыли Лагуну...
***
Буря позволила ему незамеченным пробраться на крышу, а оттуда - через узкую вентиляционную отдушину - внутрь. Когда в полной темноте чердачного помещения Никколо отыскал, наконец, печную трубу, находящуюся над единственной ярко освещенной комнатой на последнем этаже, зубы его уже перестали отбивать дробь. Одежда, конечно, еще не высохла, но тело начало потихоньку согреваться.
Разобрать саму трубу нечего было и думать! Толстая, 'в полтора кирпича', стенка трубы поддалась бы, вероятно, лишь натиску хорошего лома. К счастью, в этих новых больших дворцах уже в полный рост применяли сложные системы отопления, когда к одной трубе ведут дымоходы от нескольких печей.
А это уже совсем меняет дело! Ведь от собственно печных вертикальных дымоходов к одной - общей на несколько печей - трубе ведут 'лежаки'. Так строители называют горизонтальные дымоходы, проложенные прямо по полу чердака. А вот их верхняя крышка выложена просто плоско положенным кирпичом. Аккуратно расшатать и вытащить торцевой кирпич 'лежака', прямо над нужным печным дымоходом... Для умелых рук, вооруженных небольшим кинжалом, раз плюнуть.
Вот вынутый кирпич бесшумно лег рядом с 'лежаком', и столб горячего воздуха, к счастью, без дыма - видимо печь уже протопилась - пахнул в лицо 'ящерице'. А вместе с теплом снизу пришли звуки. Разговаривали сразу несколько человек, и что-то разобрать было очень трудно.
Через некоторое время послышался звук закрывающейся двери и голоса смолкли. Прошло еще несколько секунд, и негромкий, но властный голос произнес: - Мессеры! Сегодня нам предстоит еще раз по пунктам обсудить политику Республики относительно....
***
ГЛАВА 7
в которой господин Гольдберг делает 'козу', а господин Дрон испытывает
сомнение; почтенный депутат доказывает местным все преимущества
длинного меча, после чего господам хронопутешественникам, наконец,
выпадает возможность накушаться в зюзю; венецианская Сеньория
утверждает коварный план, а Энрико Дандоло рассуждает о
великом господине Голоде и великом господине Страхе,
пообещав в конце сокрушить могущество ромеев.
Иль-де-Франс, Мант - Иври,
26 января 1199 года
Поведав на следующее утро милейшему сэру Томасу об их обеденном приключении, господин Дрон получил в ответ положенную порцию ахов и охов. Впрочем, очень уж удивленным и уж тем более обеспокоенным тот не выглядел, заявив, что подобные стычки в придорожных трактирах - вполне привычное развлечение для многих любителей острых ощущений. Так что он очень рад, что мессир Серджио оказался на высоте и отправил негодяев туда, где им самое место. Почему-то столь легкомысленное отношение к очередному покушению на 'колдунов из далекой Индии' со стороны начальника охраны их небольшого каравана ничуть не обеспокоило почтенного депутата.
А ведь должно, должно было...
Как бы то ни было, их маленький караван вновь топтался во дворе в ожидании юной графини. И снова 'доброе утро, мессиры'. И снова чавканье глины под копытами коней. Памятуя о случившемся третьего дня литературном диспуте, сегодня музицировать господин Дрон не решился. Свят-свят-свят, не накликать бы новой беды! Так что, унылую зимнюю дорогу коротали неспешными беседами с господином Гольдбергом.
- А скажи-ка мне, Доцент, вот вчера мы с тобою питались в приюте при церкви Святой Анны, типа для пилигримов. Я только не понял: где пилигримы-то? Хе, те рожи, что сидели за столами - так им не на богомолье, а в бандитской шайке самое место. Ну, или в отряде наемников. Морды в шрамах, оружием увешаны, как новогодние елки. Да и разговоров о божественном я от них что-то не слыхал. Все больше о добыче, да о бабах. Так я интересуюсь, где пилигримы?
Пребывающий в состоянии полного и окончательного отвращения к французским дорогам, господин Гольдберг был только рад развлечь себя и других небольшой лекцией о родном средневековье. С которым и впрямь встречаться было бы лучше лишь за преподавательской кафедрой, а не так вот - на пленэре. В целом же картина вырисовывалась следующая. Те разбойничьи рожи, что вкушали вместе с ними обед в приюте Святой Анны, они и были пилигримами.
