- Так вы думаете, мессер...?
- Нет, Эррико, я не думаю. А я в этом твердо уверен. Не пройдет и полгода, как все города папской области - по крайней мере, в границах Пипинова дара - присягнут трону Святого Петра. Это как раз самое легкое из того, что нам предстоит, поверь мне.
- Самое легкое?!
- Да, самое легкое. Ибо после этого нам откроется весь мир! Мир, готовый внимать словам, произносимым отсюда - из Латеранского дворца!
Не в силах справиться с охватившим его возбуждением, Иннокентий со стуком отставил бокал, расплескивая драгоценное вино по узорчатой поверхности стола, и принялся ходить взад-вперед. Ни мокрые следы на паркете, ни ощутимый сквозняк, студеным дыханием идущий вдоль пола, ничто теперь не могло отвлечь его от главной мысли, уже многие месяцы глодавшей ему душу.
- Время, Эррико, понимаешь, время! Оно... - Впрочем, одного взгляда в удивленные глаза собеседника было достаточно. Пальцы новоизбранного Папы сжались и побелели, жилы на шее и лбу наоборот, казалось, вот-вот лопнут. - Нет, не понимаешь! Никто не понимает...
- Так объясни...
- Понимаешь, Эррико... - Иннокентий все же взял себя в руки и, не переставая вышагивать босыми ногами по холодному полу, начал сбивчиво, с трудом удерживаясь за собственной мыслью, торопливо и не очень-то связно объяснять. - Понимаешь, Эррико, сейчас такое время, когда возможно все... Когда мир сей может либо погибнуть, либо вознестись к вящей славе Господней, преобразившись в град Божий на земле, о коем пророчествовал блаженный Августин...
Поверь, такие моменты случаются раз во многие сотни лет! Во многие сотни лет...! Слуги перестают почитать господ, а господа забывают заботиться о слугах... Честь и доблесть, ради которых еще вчера рыцари были готовы расшибить свои железные лбы, оказываются вдруг смешной сказкой.... Слуги Церкви погрязают в пучине грехов, а многочисленные ереси, наоборот, являют миру примеры чистоты и благости времен первых Апостолов...
Все старое, что было до нас, вдруг разом заканчивается. Просто - рассыпается в прах... Раз - и нету! Ничего нету, Эррико! Как будто неведомая пустота поглощает вдруг все, что скрепляло жизнь многих и многих поколений до нас...
И мир ждет нового Слова. Слова, которое расскажет пастве Господней, как жить дальше! Чем утолять голод и жажду. Чему радоваться и о чем печалиться. О чем молиться и что проклинать. Что признавать злом, а что - благом....
Эта пустота уже здесь, Эррико, она на пороге. Я чувствую ее дыхание. Она разверзается...
Кто скажет это Слово? Кто заполнит сию пропасть, если не святая Церковь? Кто удержит мир - творение Господне - от падения в нее? Разве не для этого передал апостол Петр ключи от Святого Престола святому Лину? Для чего переходят они через столетия от одного Наместника к другому, как не для того, чтобы удержать мир на краю пропасти в такие времена?
На этом Слове, на нем одном заждется власть Святого Престола! Не на золоте, не на мечах, но на Слове едином! И сказать его выпадет нам, тем, кто волею Господа оказался у подножия престола Святого Петра в это страшное время! Сей крест - наш, ты понимаешь, Эррико, наш и более ничей!!!
Достанет ли сил...? Денно и нощно молю Отца нашего, чтобы дал сил нести его.... Достанет - и тогда еще многие века простоит Святой Престол в силе и славе Господней! Не достанет - и кто тогда вспомнит о нас, грешных...? И что тогда будут значить жалкие пять тысяч фунтов золотом?!
На этом неожиданном выводе лицо новоизбранного Папы самым решительным образом преобразилось. Вдохновенная пророческая страсть в одно мгновение покинула его, уступив место привычному, слегка насмешливому спокойствию. Он разлил остатки вина по бокалам, отсалютовал своим собеседнику и жадно припал губами к краю.
- Все горло пересохло, - пожаловался он, утирая губы льняной салфеткой. - Ну, а города папской области..., попомни мое слово, Эррико, не пройдет и полгода, как все они будут вот здесь!
Рука наместника Святого Престола поднялась, и пальцы сжались в побелевший от напряжения кулак.
***
Полгода спустя,
Ассизи, кафедральный собор
Сан-Руфино, июль 1198 года
- ... отныне и всегда буду верен тебе, господину моему, папе Иннокентию. Ни делом, ни помышлением я не буду способствовать тому, чтобы ты потерял жизнь или здоровье или коварным образом был захвачен в плен...
Слова присяги звонким эхом отскакивали от стен, бились о цветные витражи оконных проемов и уносились под купол - туда, где сам Христос, изображенный во всей силе и славе Его, был им свидетелем. Строгим и неподкупным.
Свежий ветер, стекая с южного склона Монте-Субазио, нес живительную прохладу в долину Киашо, залетая порой и сюда, под своды собора. Впрочем, мощные стены и солидная кровля Сан-Руфино и сами по себе служили надежной защитой от беснующегося снаружи июльского солнца. Ассизи, казалось, вымер. И лишь здесь, в стенах до сих пор достраивающегося кафедрального собора, шло действо - пожалуй, самое важное по эту сторону Альп. Город, в лице своих лучших представителей, присягал своему Протектору.
- ... по мере сил и разумения я буду тебе помогать в охранении римского папства и прав святого Петра, которыми ты обладаешь, и в возврате тех, которых ты не имеешь, и возвращенное буду защищать против всего света...
Был ли спокоен человек в папской тиаре и красной накидке с капюшоном, что внимал сейчас словам присяги? О, нет! Каждый город, присягнувший ему этим летом, был ступенькой к исполнению обетов! Обетов, принесенных Господу тогда, в феврале - когда пред алтарем Святого Петра он, кардинал Лотарь, был посвящен и принял имя Иннокентия III.
И вот, прошло едва ли полгода, а Витербо и Сполето, Ассизи и Риети, Фолиньо и Норции, Губбио и Тоди, Чита ди Кастелло и другие города Умбрии и прилегающих к ней территорий уже принесли ему присягу как своему Протектору. Да что говорить, если уж сенаторы Перуджи и даже гордого Рима присягнули ему!
- ... Клянусь добросовестно и верно исполнять все сказанное. Так да поможет мне Бог и Его святые Евангелия!
Договорив последние слова присяги, находящийся перед алтарем человек поднялся с колен, еще раз поклонился папе и отошел к группе уже присягнувших сенаторов. Это последний! Понтифик осенил присутствующих крестным знамением. ... Те́ло Твое́ Свято́е, Го́споди, Иису́се Христе́, Бо́же на́ш, да бу́дет ми́ в живо́т ве́чный, и Кро́вь Твоя́ Честна́я во оставле́ние грехо́в... Слова молитвы гулко ударялись о высокие своды, достигая каждого уголка огромного храма, тогда как местный настоятель со служками начали разносить присутствующим Святые Дары.
Иннокентий привычно произносил знакомые слова, внутри же все пело. Радость и гордость звенели в груди, разрывая ее на части! Есть! Первый шаг из того, о чем они так долго говорили тогда с Соффредо, сделан! Теперь можно шагать далее, не запинаясь о мелкие дрязги на собственном подворье. А это - дорогого стоит! Впрочем, бешеный темперамент, стиснутый стальными пальцами воли, ни на единое мгновенье не прорывался наружу. Тихая отеческая улыбка, смиренная и понимающая - это было все, что он мог позволить себе перед лицом людей, собравшихся сегодня под сводами Сан-Руфино.
Сла́ва Отцу, и Сы́ну, и Свято́му Ду́ху. И ны́не, и при́сно, и во ве́ки веко́в. Ами́нь. Увенчав таинство словами заключительной молитвы, папа остановился, ожидая, пока причастившиеся сенаторы, дружно крестясь, покинут средний неф и выйдут наружу. Кажется, сам Господь простер над ним свою длань. Ведь все, буквально все складывается так, что лучше и представить нельзя!
Воистину, внезапная смерть Генриха VI сломала что-то важное в устройстве Империи. Восставшие городские коммуны одна за одной изгоняют императорских наместников за пределы городских стен. Города папской области сами, словно созревшие яблоки, падают в его руки. Но даже и те, кто по примеру Тусции, Флоренции, Лукки или Сиены не признали пока его власть, все равно вынуждены в своих бесконечных сварах обращаться за третейским судом именно к нему, к папе. А к кому еще?
