Кстати, тебе не кажется, что Он очень похож на плохого хозяина, который держит двух одинаково глупых собак с разницей лишь в том, что одна дерет ему мебель, грызет тапки, везде гадит, а вторая на вопрос хозяина «какая сволочь из вас это сделала?» поджимает хвост, опускает уши и скулит. В общем, делает виноватый вид. Как думаешь, кого из них постоянно наказывает хозяин? И кто в следующий раз опять опустит уши? И, может, уже хватит скулить и прятаться от Его наказания?
С другой стороны, может, смерть – это оно и есть? Наказание за нашу слабость, за наше неверие в себя? Так же, как болезнь наказывает нас за хандру и уныние. Смерть – тоже болезнь. Может, просто со временем мы сами так сильно начинаем ее ждать, что она приходит? Смирившись, впускаем ее в себя. Или просто делаем это своими руками. Так ведь проще.
Наверное, ты думаешь, что у меня всего лишь плохое настроение, раз я решился на такое? Конечно. Просто, пока я ждал тебя, наступила ночь. А ночью только темные мысли лезут в голову. Хотя что вообще такое плохое и хорошее настроение? Повысился уровень серотонина – и вот запели птицы, засветило солнце, а все люди стали братьями; понизился – и солнце стало слепить, птицы раздражительно чирикать, люди вокруг ненавидеть друг друга, а ты уже с петлей на шее или пистолетом в руке. И вот так катаешься по этим американским горкам: сначала вниз в пропасть уныния и отчаянья, потом карабкаешься вверх на пик радости и счастья. Только с каждым разом пики всё круче и острее, пропасти всё глубже, а рельсы смазаны маслом. Чувствую, в этот раз мне уже не удастся забраться.
И не обвиняй меня в субъективности. Уж слишком сильно на наше мировосприятие влияют концентрации всяких веществ в организме. И почему мне хочется кричать? Казалось бы, нет «объективных» причин. Значит, надо пить литий и слушать классическую музыку. Но откуда другим знать «объективные» причины? Они тоже зависимы от своих веществ. Может, это им нужно что-то пить, чтобы видеть истину? Но раз их большинство, то они априори правы. Всегда прав тот, кто сильнее и кого больше. Просто мне не повезло с моими веществами, а им повезло.
Смерть же избавит меня от предвзятости, очистит сознание. Вопрос лишь в том, будет ли мое сознание там, за горизонтом? Это самый трудный для меня вопрос. Смотри. Я умру. Это понятно. Мое тело исчезнет. Это тоже понятно. Но вот это понимание себя, что я есть я, куда оно денется? Нет, не мои воспоминания – всё забывается. Не мои мысли, которые сегодня есть, а завтра не до них. И не чувства, которые со временем притупляются. Вот это ощущение сидения в коробке из костей и плоти и наблюдение всего со стороны, куда оно пропадет? Куда денется весь тот мир, что я ношу с собой, на который я смотрю? Ведь он есть, пока есть я. Или всё же смерть – лишь мнимая грань между жизнью этой и той? И за ней нет пропасти, просто продолжение пути.
Сама жизнь потеряет смысл, если не будет смерти. Может, смерть – это и есть смысл жизни? Тогда надо изгнать страх и переступить черту. Но нам твердят: пока есть силы, надо бороться и идти вперед. Неважно, что цель привязана к палке, которая привязана к спине. Неважно, что сама цель уже давно неинтересна. Но раз обозначил ее, надо во что бы то ни стало достичь. И, как осел, тянуться за своей морковкой. Ну, или умереть. Я, конечно, выбрал второе. Я же не осел. Я больше не хочу быть вьючным животным, которое ишачит за еду. Потому я выпал из системы. Система всегда исторгает из себя инородные элементы, как кишечник больного дизентерией. Иначе она погибнет. А те, кто остался в ней, в этой прямой кишке, продолжают упорствовать в достижении заветной морковки. Некоторым, в чью сторону был ветер, и поэтому она отклонилась и стала ближе, даже удалось немного куснуть оранжевый корнеплод. Но, не видя ветра, они думают, что сами добились этого. И теперь эти ослы налево и направо раздают советы из серии «сто способов приближения морковки», «измени себя – и морковка станет ближе!», «весь мир – поле морковок, нужно только захотеть!». А еще весь мир полон ослов… Нет, я не говорю, что нужно сидеть на берегу реки и ждать, пока прибьется какое-нибудь дерьмо. Просто открой пошире глаза, верти головой, не стой, когда нужно идти, и не беги, когда нужно переждать. Иначе жизнь размажет по стеклу и смахнет дворниками. И останешься лежать в пыли на обочине рядом с другими такими же неудачниками. Слой за слоем пыль от проезжающих мимо машин покроет тебя. Твои следы заметет. А тебя забудут.
И вот тогда ты действительно умрешь. Что останется после тебя? Твои мечты? Твои желания и стремления? Думаешь, они кому-то нужны? Может, твоя удачная карьера? Не расстраивай родственничков. Оставь пожитки и вали скорей. Нет ничего? Тогда уйди в лес и умри там, чтоб хотя бы не пришлось возиться с твоим воняющим, распухшим, посиневшим телом. А ты, наверное, надеешься, что о тебе будут плакать и вспоминать с грустью и иногда со светлой улыбкой? Не будь наивен. Над тобой будут ржать! Может, повесят твое посмертное лицо где-нибудь на фонарном столбе и, уж поверь, проходящие мимо зеваки откомментируют тебя по полной. «Еще одним идиотом меньше». «Ну, и рожа». Каково? Запомни, всем друг на друга плевать. Если тебе улыбнулись, то только потому, что хотят иметь с тобой половые связи, причем в самой грубой форме. И уверяю, ты не получишь удовольствия. Если тебе открыли дверь, то только затем, чтобы пропустить вперед, а потом дать по голове и обшарить карманы. Если тебе помогли, значит, хотят что-то получить от тебя. Ну, ты уже в курсе, что и как. А ты будешь лежать в луже собственной крови, а, может, и еще чего, и медленно умирать. Соседи в страхе за свою шкурку отведут свои мелкие глазенки, чтобы лишний раз не пугаться, быстренько перешагнут через тебя, чтобы, не дай бог, не испачкаться, и маленькими шажками побегут в свою квартирку. Там они плотненько закроют дверку, обязательно на все замочки. И забудут о тебе. Вот и всё. В таком мире ты хочешь оставить меня жить? Перед такими людьми я должен умирать?
Нет, не хочу быть зарезанным, как свинья. Если уж умирать, то с оружием в руках, защищая своих близких или идею. А я-то готов защищать любую свою идею. Благо, их у меня поднакопилось порядком. Дал бы кто оружие, а я бы уж так защитил. Но не дают. Боятся чего-то, видимо. Хотя чего они боятся? То, что я стану стрелять? Глупо. Страх последствий контролирует нас гораздо сильнее жажды отмщения и справедливости. Чуть что, перед глазами уже рисуется суд, решетка, темный угол и ласковые сокамерники. Страх заставляет нас быть слабыми и терпеливыми. Нам говорят, что страх – это нормально, что страх – это защитная реакция, что без него мы бы просто погибли. Знаешь, понос ведь тоже защитная реакция. Но страдать от поноса всю жизнь явно не может быть биологической нормой. Так почему же всю жизнь бояться – это норма для них? Просто они хотят, чтобы я был таким. Родиться, чтобы всю жизнь озираться по сторонам, трястись, прятаться под плинтус, как бы что не случилось, а потом забиться в свою норку и умереть? Чтобы о моей смерти узнали через пару дней по сильному запаху гниения? Ну, уж нет. Умирать нужно, словно взрыв сверхновой: ярко и быстро. И разлететься лучами в разные стороны, освещая окружающий мрак ярче всех звезд в галактике. Чтобы и через тысячу лет о тебе помнили. Звезда светит, чтобы ее видели. Человек рождается, чтобы его помнили. И чтобы умереть.
Скажешь, я не ценю жизнь. А что ее ценить? Она же досталась на халяву. А кто и когда ценил халяву? Подобрать кошелек, так прокутить. Получить в наследство дом, так пускай сгорит дотла. Родиться, так с легкостью умереть. Люди ценят только то, что осталось у них последним. Но пока у меня, в придачу к жизни, есть много чего: да хотя бы совесть. Вот когда, кроме жизни, у меня больше ничего не будет, тогда, может, я и буду ей дорожить и дрожать над ней, как над добром. Но не сегодня.
Знаешь, – а ты точно знаешь – нас окружает огромный мир с бессчетным количеством законов, по которым мы вынужденно живем и которые придумали явно не мы. Один такой закон делит нас на везунчиков, которым не надо прикладывать усилий для жизни в радости, и на тех, чьих усилий никогда не хватит, чтобы получить свое счастье.
