— А, отлично. Отлично, Фабий, — сказал Блистательный. — Что тебе нужно, чтобы закончить этот шедевр?

— Время, — ответил Байл. — И плоть. У тебя здесь есть псайкеры. Ведьмы. Выдели мне пару десятков. Самых сильных из тех, кто не нужен для других задач.

— Зачем?

— Я собираюсь вскрыть им черепа и поместить кое-что внутрь, — ответил Байл, кладя руку на резервуар.

Блистательный моргнул.

— Хорошо, — сказал он, — Как тебе моя коллекция?

Он указал на стену. На ней висели сотни видов оружия, завернутых в шелк и обмотанных золотыми цепями. Байл узнал примитивные клинки орков и изящные стеклянные глефы из Ракатской гегемонии, эльдарские цепные мечи с алмазными зубьями и силовое оружие марсианского производства.

— Я сам ее собрал, по одному врагу за раз.

— Я впечатлен.

— По голосу не похоже. Скажи, Фабий, почему ты улетел с Терры? Исход битвы еще был неясен, но ты поджег свои лаборатории и бежал. При отступлении нам бы пригодились твои способности. Фулгрим был в ярости, — сказал Блистательный, погладив лезвие вибротопора.

— Я прозрел, — ответил Байл. — Я осознал бессмысленность всего, чего мы добивались, и решил, что больше не хочу тратить на это свое время.

— Твоя верность стоила так мало?

— Верность чему? — спросил Байл, — Уже после этого, когда Фулгрим ушел хандрить в одиночестве и я пытался вернуть порядок этому безумию, мне сопротивлялись на каждом шагу. Когда Град Песнопений сгорел, я был почти рад.

— Знаешь, он ведь не исчез. Град Песнопений. Он разрушен, конечно, но все еще стоит в тени Абаддонового копья. Мы встречаемся там, когда позволяют течения эмпиреев, и обсуждаем наше будущее. Он стал для нас местом раздумий.

— И кто эти «мы»? Конклав Феникса, о котором ты недавно упоминал? — спросил Байл, невольно заинтересовавшись. Гвардия Феникса была элитным отрядом, личной свитой Фулгрима, но Касперос, насколько Байлу было известно, никогда в нее не входил. Конклав, похоже, был чем-то иным. Чем-то вроде тех проклятых воинских лож.

— Мы элита, — ответил Блистательный, разглядывая свои трофеи. — И наши ряды понемногу растут. Эйдолон, Люций, дорогой Юлий… капитаны и командующие легиона, которые еще помнят, что значит подчиняться чему-то большему. Фулгрим, наш Светоч, спит, как феникс из легенд. Но когда он проснется, Третий будет готов служить ему.

Байл фыркнул:

— То есть вы команда идиотов с идиотскими планами.

Из-за зашторенного алькова позади трона раздался всхлип, заставив Байла повернуться. Блистательный улыбнулся.

— А, они проснулись. Они спали во время твоего прошлого визита. Хочешь на них посмотреть? — спросил он, указывая на штору.

— Что это?

— Одна из лучших работ Олеандра: Хор боли, — ответил Блистательный, отдергивая штору. За ней стояли в ряд шесть рабов. Они дрожали, но Байл не мог определить, от страха или от возбуждения. Возможно, и от того, и от другого. Все они подверглись значительным биомодификациям: у них были удлиненные челюсти, суженные или расширенные гортани, расщепленные, перешитые и растянутые неба. Из шей и торсов выпирали кибернетические импланты, все предназначенные только для одного. От одного раба к другому змеями вились кабели, объединяя их в одно целое.

Блистательный протянул руку и вонзил когти в бледную кожу одного из них. Из изуродованного рта вырвалась нота. Пока она разливалась по залу, остальные рабы присоединились один за другим, издавая следующие ноты под ритмичный пульс кабелей. Байл рассмеялся:

— Умно.

Рабы были модифицированы таким образом, чтобы издавать только один звук — одну ноту для мелодий, которые будет сочинять Блистательный.

— Простое изобретение, но с бесконечной вариативностью.

— Теперь ты понимаешь, почему мне нужен был собственный апотекарий.

Байл кивнул, продолжая разглядывать хор. Апотекарии в Оке были на грани вымирания из-за раскола легионов и их медленной, но неуклонной деградации. Оттачивать мастерство можно было лишь при наличии дисциплины и четкой цели. Для многих полководцев в Оке — бывших офицеров из легионов и не только — наличие такого специалиста в команде было предметом гордости.

Байл обернулся, когда Блистательный коснулся его плеча.

— Твой уход был трагедией, Фабий. У нас не было никого, кто мог бы продолжить твою работу. Толпы подающих надежды художников, но ни одного наставника, чтобы вытащить наружу их таланты.

— Мне кажется, вам стоило об этом вспомнить, когда вы загоняли меня в глубины Ока, — ответил Байл, глядя на Блистательного, — Ты был там, Касперос. Ты был там, когда мои братья пошли на меня, требуя моей крови. Словно я не рисковал ради них всем, включая душу.

— Но разве можно их винить? Ты нас едва не уничтожил.

— Вы сами себя едва не уничтожили. Я дал вам шанс вновь стать легионом. Обрести величие, совершенство, вернуть свое. Но вы опять потерпели неудачу. В первый раз вашим козлом отпущения был Хорус. А во второй — я. Интересно, кто будет следующим? Абаддон, наверное. Ему, кажется, скоро конец. Или это будет твой Конклав…

— Озлобленность имеет право на существование, Фабий, но меня она утомляет. Я хочу, чтобы, когда все закончится и я займу положенное мне место, ты остался здесь, — сказал Блистательный.

— Ты не уйдешь? — удивился Байл, — Я думал, ты вознесешься и отправишься искать новые объекты грабежа и новые удовольствия.

Блистательный рассмеялся:

— Знаю. Мои Узники Радости тоже так думают. Восхитительно, правда? Среди них уже идет раскол. Узы братства рвутся и вновь сплетаются, предбоевые клятвы проверяются на прочность, тайные планы рвутся наружу. И те, кто стоит ниже, ведут себя точно так же.

— Ты играешь с ними.

— Разумеется. Что еще мне делать? — Блистательный отвернулся и погладил одного раба по щеке, отчего тот мелодично всхлипнул, — Боюсь, они расслабились. Мы сильны, но наша сила давно не подвергалась настоящему испытанию. Нити имматериума натягиваются все сильней, Фабий. Что-то началось там, в глубинах Вселенной. Я видел это во снах… Из черного моря бесконечности к нам тянется что-то невозможно голодное, и мертвецы на тысяче тысяч миров тревожно шевелятся.

В голосе Блистательного была неприкрытая тоска.

— И ты хочешь все это увидеть, — сказал Байл.

— А ты нет? — повернулся к нему Блистательный.

— Не очень. Но дела остальной Вселенной меня в принципе мало интересуют, — ответил Байл и крепче сжал посох, — Чего ты хочешь на самом деле, Касперос?

— Чего я хочу? Я хочу всего. Я хочу тушить звезды и вырывать из судеб все, что они обещали. Я хочу ощутить на лице жар умирающего солнца и написать свою историю на плоти новорожденного мира. Я хочу, чтобы ты был рядом, когда я вступлю во тьму и обрету совершенство. И я хочу, чтобы ты сопровождал меня во всем, что будет после. Вот чего я хочу, — сказал Блистательный, — А ты? Чего ты хочешь, главный апотекарий Фабий? Что дать тебе, чтоб ты остался?

Байл отвернулся.

— Ты не можешь мне дать ничего из того, что я хочу.

— Что-то должно быть. Какой-нибудь обрывок плоти, какие-нибудь мутированные гены, вырванные из тела врага. Помнишь, как мы взяли Град Песнопений? Или как осаждали Монумент и обрушили огненный дождь на Луперкалиос? Как мы проливали кровь, чтобы заполучить то, что ты хотел?

Байл помнил. Это был последний гениальный гамбит. Последняя кампания для Третьего легиона и его союзников после катастрофы на Скалатраксе. Последний шанс удержать от распада то, что было обречено на распад. И все напрасно.

— Мне нужно от тебя еще кое-что, — сказал он.

— И что же?

— Живой организм, чтобы играть роль центрального узла, — ответил Байл.

— Какой организм, Фабий?

— Аугментированный. Можно психически, можно нет. Закаленный пустотой. Способный выдерживать запредельные нагрузки… и вызывать их, — Байл постучал пальцем по горлу и улыбнулся, — Желательно в вокально-звуковой области. Насколько мне известно, у тебя на борту есть несколько таких субъектов.