Аня вела семинары в нашей группе целый семестр, но рассмотрел ее и ураганно влюбился я лишь перед самой сессией.
А дальше все пошло именно ураганно. Сначала прогулка вместе от здания до электрички, что составляло пару километров. Потом мои приезды в дни ее экзаменов и последующие прогулки до морского берега через лес. Потом поездки в Ленинград на электричке и прогулки уже от Балтийского вокзала через весь город до Дворцовой площади…
Правда, дальше этих прогулок дело не пошло, я ее ни разу даже не пытался поцеловать, до такой степени был очарован и платонически влюблен.
Потом она улетела к мужу в Целиноград и мы обменялись несколькими письмами. Потом общение сошло на нет и по возвращении после лета мы уже не встречались. Но я продолжал любить ее так сильно, что даже дал себе обет не сквернословить в целях осветления своей личности – и держал его целый год, обходясь без мата даже на военных сборах, где был сержантом и заместителем командира взвода.
Кроме того, этот роман – именно роман в лучшем смысле слова – оказался толчком к написанию серии неплохих стихов с посвящением А.К., которые нравятся мне до сих пор. Поскольку знаменуют собой переход на очередную ступень поэзии – от тоски по Родине и абстрактных воздыханий о первой любви к прочувствованным выражениям себя самого.
(Перескакивая через большой промежуток времени, отмечу, что четвертый период моего стихотворчества пришелся уже на 1992 год, когда я влюбился безответно в последний раз в Ольгу, одну из своих партнерш по бальным танцам опять в Уфе – написал серию очень хороших стихов легкого Пушкинского стиля и даже четыре классических сонета, отмеченных посвящением О.С.)
А потом, на четвертом курсе, в 1980 году произошло уже непоправимое. Истинно непоправимое, пустившее под откос уже всерьез всю мою (и, увы, не только мою) последующую жизнь.
Я влюбился в свою первую жену девушку Наташу, учившуюся тремя курсами младше на матмех факультете ЛГУ.
Это чувство – подпитанное тем, что именно Наташа оказалась первой, чью обнаженную грудь я не только видел, но и трогал – вынесло меня уже на третий уровень поэзии – с той поры осталось много стихотворений странных, страшноватых и ошеломляюще безнадежных, несмотря на кажущееся положительным развитие наших отношений.
Словно мое внутреннее «я» мучительно рвалось наружу. пытаясь подсказать «я» внешнему, что этот роковой роман нужно оборвать прежде, чем он приведет к непоправимым последствиям.
О том говорят, например, заключительные строки стихотворения, написанного мною в 1985 году за несколько дней до горячо ожидаемой свадьбы:
И я не знаю сам, близка ты иль далёка:
Так пусто без тебя, так холодно с тобой.
Увы, своего внутреннего голоса я не послушал и рванулся в омут своего чувства.
В описываемый мною период я находился в состоянии ссоры со своей ужу почти определившейся невестой. С которой к тому времени уже год или даже два занимался тем искусством которое не переходит предел, но имитирует почти все, ощущаемое партнерами в постели. Полученная привычка вкупе со страшным сексуальным голодом и толкнула меня на похождения с другими женщинами.
Но все-таки первая жена означала определенный этап в моей жизни.
Ведь первой женщиной, которую я увидел, была именно она.
Но первой познал я все-таки другую.
Итак, она звалась Татьяной…
Нет, это Пушкин написал, а не я.
Ее звали Тамарой – из уважения и благодарности к той женщине я привожу подлинное имя.
Наша связь канула в прошлое, но если по невероятной случайности она натолкнется на эти строки, ей будет приятно узнать, что я помню всё.
Звалась она Тамарой. И познакомились мы на танцах.
Я ведь тогда почти профессионально занимался бальными танцами – единственным спортом, который признаю.
Случилось это в огромном и длинном, напоминающем одноименный крейсер, Дворце культуры имени Сергея Мироновича Кирова на Среднем проспекте Васильевского острова города Ленинграда.
Крейсер «Киров»
Домов затемненных громады
В зловещем подобии сна.
В железных ночах Ленинграда –
Блокадной поры тишина.
Но тишь разрывается воем,
Сирены зовут на посты –
И бомбы свистят над Невой,
Огнем обжигая мосты.
Под грохот полночных снарядов,
В полночный воздушный налет
В железных ночах Ленинграда
По городу Киров идет.
В шинели короткой походной,
Как будто полков впереди,
Идет той походкой свободной,
Которой в сраженья ходил.
Звезда на фуражке алеет,
Горит его взор огневой.
Идет, ленинградцев жалея,
Гордясь их красой боевой.
Стоит часовой над водою:
Моряк Ленинград сторожит.
И это лицо молодое
О многом ему говорит
И он вспоминает матросов
С Каспийских своих кораблей,
С кем дрался на волжских откосах,
Среди Астраханских полей…
…Прожектор из сумрака вырыл
Его бескозырку в огне.
Название грозное: «КИРОВ»
Грозой полыхнуло на ней…
И в ярости злой канонады
Немецкую гробить орду
В железных ночах Ленинграда
На бой ленинградцы идут.
И красное знамя над ними,
Как знамя победы встает.
И Кирова грозное имя
Полки ленинградцев ведет!..
Не думай, читатель, что я перескакиваю с темы на тему, решив потомить тебя ожиданием рассказа о своих сексуальных подвигах – которого ты ждешь с нетерпением, какого бы пола ты ни был и сколько бы лет ни имел за плечами!
Просто я вспомнил дворец культуры, повторявший очертаниями военный корабль – и в памяти возник настоящий крейсер «Киров».
И сами пришли строчки из поэмы Николая Тихонова «Киров с нами» – которые я цитировал по памяти и поэтому заранее извиняюсь за неточности. Я очень люблю эту поэму; я всегда чувствую, как с нею к горлу подступают слезы, а кулаки сами собой сжимаются.
Потому что несмотря на течение времени и смещение ценностей, все связанное с Ленинградом и войной задевает нечто в моей душе.
Ведь я наполовину ленинградец.
Мама моя родилась в этом городе, а я оказался уроженцем Уфы лишь по стечению обстоятельств – точнее, волей все той же войны. Мой дед Василий Иванович Улин, профессиональный партийный работник, руководил эвакуацией и разворачиванием производства на одном из прежних Ленинградских оборонных заводов. Мама с бабушкой успели относительно спокойно уехать на восток летом сорок первого. Прадедушка умер в самую страшную блокадную зиму, в феврале сорок второго. (Та зима 41/42 годов была точь-в-точь как нынешняя, 2004/2005: неимоверно снежная, метельная и морозная.) А прабабушку вывезли по Дороге жизни, и она еще несколько лет прожила в Уфе. Так получилось, что после войны семья в Ленинград не вернулась. И я родился не там, где мог.
И должен был родиться…
Поэтому отношение мое к теме блокады такое же, как у любого ленинградца – больное и острое. Это можно загнать глубоко, но никогда нельзя стереть насовсем.
Крейсер «Киров» всю войну участвовал в обороне Ленинграда. И громил фашистов тяжелыми снарядами 180-мм орудий.
