Дело в том, что в не-моде новое не возникает из внутреннего напряжения формального словаря, как это происходит в моде. Новые вещи могут быть занесены извне, например одежда или аксессуары рабов или завоевателей, торговцев, соседей, а в Новое время антропологов и журналистов, но при этом не изменится фундаментальная концепция костюма. В английском языке слова costume и custom, обозначающие «костюм» и «обычай», родственны, а habit и вовсе двузначно – и «привычка», и «одежда». Известно, что привычки могут прививаться внутри стабильных правил. В не-моде новые элементы ассимилируются или просто добавляются, как это происходит в традиционных танцах и музыке. Любая не-мода прежде всего несет идеал определенности и демонстрирует связь с фиксированной космологией: вот как мы делаем то или это в силу того, что нам известно. Чтобы перемены возымели какой-то эффект, они должны встроиться в постоянную схему. Не-мода предполагает, что ее носители давно решили все фундаментальные вопросы и отказались от активного вопрошания и сомнения. Вместо рефлексии им предлагается великая красота и оригинальность форм, тонкое разнообразие оттенков и узоров, много вариантов и уровней символических смыслов, оттачиваемых из поколения в поколение.

В традиционных обществах, где отсутствует наша беспокойная, сама себя подгоняющая мода, одежда может иметь мгновенно считываемые значения, заложенные в форму, способ ношения, тип украшений. Она непосредственно связана с традициями и остается достаточно неподвижной. Такие системы одежды, если они существуют в действительности, явно могут служить гораздо более точным социальным зеркалом, чем мода, являясь не столько репрезентацией, сколько прямым выражением статуса. Некоторые системы крестьянского платья предписывают точные правила ношения в определенных социальных, церемониальных и личных ситуациях, они включают и региональные различия, так что одежда и украшения складываются в достаточно точную картину положения человека на всех этапах его жизни. Формальные детали костюма происходят скорее из традиционных, чем ассоциативных источников: именно такие формы использовались в прошлом и в этом состоит все их значение. Традиционные формы развиваются сами по себе, иногда что-то заимствуя из моды. Однако в результате адаптации модных элементов к традиционному костюму начинает казаться, словно и эти элементы всегда принадлежали к традиции.

Более того, продукция традиционного общества оставляет всегда немало простора индивидуальной творческой фантазии: мы знаем это по коврам и керамике, и этот же принцип действует в одежде, которая, разумеется, бывает не только тканой. В обществах, где принято раскрашивать тело, в один из дней может царить свобода фантазии, а на следующий день весь узор определяется строгими требованиями ритуала. В некоторых культурах шрамы на лице девушки указывают, что она достигла полового созревания, а шрамы на груди играют чисто орнаментальную роль.

В культурах, которые пользуются одеждой, наряды могут составлять семейное имущество и передаваться следующим поколениям. Они не воспринимаются как собственность конкретного человека, даже того, для кого были изготовлены. Объединяющее группу людей сходство одежды отражает общую идентичность и память, но оставляет место и для оттенков индивидуальных психологических отличий. Вы можете выбрать оттенок лент и нижних юбок, расшить корсаж, дав волю своей фантазии, чтобы все оценили ваш вкус, но при этом вы наденете строго определенное количество юбок и правильный головной убор, чтобы все понимали, из какой деревни вы родом, замужем или нет, на работу идете или в церковь. Такие схемы платья существовали в Европе и в других краях света, но большинство из них уже исчезло. В Европе смерть традиционного платья была ускорена как раз попыткой эпохи романтизма его сохранить. Эта попытка привела к возникновению усеченной версии «традиционного костюма», фальшивки, застывшей в театрализованном однообразии, массово производившейся главным образом напоказ чужакам. Народный костюм давно уже не является частью жизни западного человека, потому что репрезентационный импульс модерна оказался столь силен и столь увлекателен.

Западный человек испытывает потребность соотносить создаваемые им образы с картинами и зеркалами, и эта потребность не допускает неосознанности; крестьянский же или этнический образ первоначально создавался без соотнесения с другими. Он сам по себе был безыскусным произведением искусства, и для проверки его воздействия не требовалось никакого зеркала, за исключением помогающих рук и глаз других членов группы. В некоторых областях Азии, Африки и Южной Америки такие наряды, включая нанесение шрамов и других увечий, существуют и поныне. Но и они по большей части вытесняются более привлекательным современным образом.

Так произошло потому, что члены многих традиционных обществ явно искали предлагаемый западной модой визуальный выход из ловушки традиции, из тюрьмы невопрошающей мудрости. Мода позволяет одежде создавать образы скептицизма, реализовать возможности комического, различных сил и альтернативных мыслей, многовариантных шансов, выхода за пределы фиксированных значений и ролей. Вот почему мода Нового времени неизменно выглядела восхитительной на расстоянии, особенно в глазах молодежи, стремящейся к переменам, но ощущение себя внутри моды зачастую оказывается амбивалентным.

В моде все социальные факты о носителе теоретически могут быть замаскированы за исключением только личного вкуса, но и его удается подавить из политических соображений. Тем не менее люди с тревогой замечают, что скрытые источники личного выбора в современной моде могут выдавать весь спектр социальной и личной информации, примерно так же, как традиционное платье рассказывает о человеке, только современная мода делает это бессознательно, а не умышленно. К тому же социальные законы, управляющие выбором в моде, остаются неписанными и неуловимыми, и, чтобы правильно одеться, требуется верный инстинкт и точность суждения, в то время как традиции достаточно просто повиноваться. Итак, в современной моде все, что имеет для индивидуума личное значение, приобретает порой оттенок неприятной тайны, разоблачение которой ставит носителя в неловкое положение. Имеется в виду комбинация осознанных и неосознанных сил, формирующих личное решение: что надеть в конкретном случае, и в особенности вкус к «модному». Ничего подобного не случается с носителями этнического платья. Люди, которых мода пугает, склонны отзываться о ней пренебрежительно и превозносить отрадно честную откровенность традиционного костюма.

Хотя истинная цель моды – творческая свобода, ей ложно приписывается иное назначение: побуждать человека лгать, скрывать что-то или выставлять напоказ из дурных соображений, в том числе потому, что так поступают все. Таким образом мода превращается в отраву или недуг. Диккенс и другие писатели-моралисты яростно изобличали старух-модниц, якобы пытавшихся отрицать свой возраст, обрушивались на женщин из низов, которым удавалось нарядиться элегантно и тем самым как бы подменить свое происхождение. Важная функция воображения – освоение духовного пространства – зачастую слепо игнорируется, и мода рассматривается как зло. Так в свое время отвергалось чтение романов, ведь художественная литература – сплошь выдумки.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.