– Вот ты даешь! – качнул головой Жан. – Оригинально! А может, ты просто боишься потерять над собой контроль, а? Ну, признайся!

Он пытливо уставился на женщину.

В глазах Лили заиграли лукавые огоньки.

– Может, и боюсь, – и она снова негромко рассмеялась.

Отставив стакан, Жан потянулся к ней, коснулся ее запястья и беззвучно прошептал:

– Я люблю тебя. Я всегда любил лишь тебя.

Лили моментально стала серьезной, внутри все сжалось, но она сумела справиться с собой, хотя чего это стоило!.. Руки она не одернула, но твердо и уверенно произнесла каким-то чужим, как показалось Жану, голосом:

– Не надо, прошу тебя! Не стоит…

– Прости… – он смотрел на нее с такой нежностью, что слова, в принципе, были лишними. – Прости, я все понимаю. Я все еще тогда понял – в Одессе. И, наверное, мне нужно было уехать раньше, но я так боялся за тебя и за твоего ребенка, что просто не мог. Не мог тебя оставить на растерзание этому…

Лили хотела было что-то возразить, но Жан не позволил ей раскрыть рта.

– Выслушай, прошу тебя! Я знаю, что его любишь и никогда не решишься оставить его, тем более теперь, когда ты вся на виду. Знаю, что ты готова все терпеть и прощать. Наверное, такие женщины рождаются раз в столетие. Я, сколько ни искал, найти такую не сумел. Я прекрасно понимаю, что тебя ждет, когда Сереге станет известно о нашей встрече. И у меня тоже своя жизнь. Там – за бугром – у меня дом, работа, друзья, сын, в конце концов. Но я хочу, чтобы ты знала: если однажды тебе потребуется помощь, только позови! Любая помощь. Я сделаю все возможное. Мы ведь с тобой, – он вдруг усмехнулся, – кровные родственники. В тебе же течет моя кровь. И еще, – он нагнулся и достал из кейса, лежащего рядом, папку и протянул ее Лили, – это рукопись, возьми ее. Я хочу издать книгу. Она о тебе… Если ты позволишь…

Потрясенная, Лили едва не выронила папку из рук. С минуту смотрела на черную обложку, потом аккуратно раскрыла. На белоснежном листе большими наклонными буквами было выведено название: «Вся эта эстрада»…

… А из глубины зала к столику уже несся с ручкой и тетрадным листком парень в сереньком пиджаке с улыбкой в пол-лица.

– А я вас узнал! Вы – Лили Загорская! Я вас так люблю!.. Пожалуйста, дайте автограф на память! Я сам из Украины. В Москве совсем недавно. Мне же не поверят, что я вот так вас живую видел!..

-1-

– Что все это значит? В конце концов! Что на сей раз взбрело тебе в голову? Да не молчи же! Не делай такое лицо, будто весь мир задолжал тебе энную сумму и не собирается отдавать. Я требую объяснений!

Медленно встав, девушка накинула на плечи плащ и направилась к двери.

– Мне нечего добавить, – сказала она на пороге. – Я ухожу, Леонид Альбертович.

– Лили, девочка моя, ты не можешь так поступить. Пожалуйста! – взмолился мужчина. – Подумай хорошенько! Ты ведь знаешь, как нужна в ансамбле. Без тебя нам не выжить. У нас все так хорошо складывалось!.. Как быть теперь? Ты – наш главный козырь, наша ведущая солистка. Понимаешь ли ты это?

– Я все понимаю, – спокойно ответила Лили. – Но, к сожалению, помочь ничем не могу. А ребята давно знают правду, так что, думаю, не удивятся.

– Правду!?. Какую правду? О чем ты говоришь? Намекаешь на то, что за моей спиной плелись интрижки? Черт бы побрал вас всех!

Лили печально улыбнулась.

– Трудно, должно быть жить на свете, когда в каждом втором мерещится враг, всюду видятся заговоры и интриги… Мне жаль вас. Прощайте!

Она спустилась вниз, взяла такси и уехала на вокзал.

Мужчина провожал ее долгим взглядом, прильнув к оконному стеклу, вслух насылая на ушедшую мыслимые и немыслимые проклятия.

Поезд постепенно набирал ход. В купе, несмотря на кажущуюся серость и примитивность, было довольно уютно, и даже тепло. Можно сказать, что Лили повезло. Разместив на полке багаж, она листала яркий журнал в глянцевой обложке, который из недавних гастролей за границей привез ей один друг-музыкант. Женщина напротив нехотя принялась за вязание, изредка бросая в сторону Лили взгляды, исполненные любопытства. Она явно припоминала, что эту девушку где-то видела, видела много раз, но вот только где…Она хотела завести разговор и таким образом выпытать все о своей попутчице, но девушка не была, как видно, расположена к беседам, и пришлось ей теряться в догадках.

Проводница принесла чай, почему-то – в железных кружках, по цвету и запаху напоминающий отвар загнившей травы.

Лили сделала несколько глотков и отставила кружку.

Женщина напротив, внимательно следившая за происходящим, решила, видно, не терять времени. Воспользовавшись ситуацией, она моментально начала свой монолог:

– Разве эта отрава похожа на чай? Наш народ с какой-то овечьей покорностью готов принять любую дрянь, которую ему всунут. Ужасно! Согласитесь, что пить это зелье невозможно, – уставилась она на девушку.

Лили неопределенно пожала плечами и чуть хрипловатым голосом спросила в ответ:

– А что вы предлагаете?

– Я? – женщина заметно оживилась. – Я предлагаю бороться за свои права. Мы здесь в союзе похожи на затравленных зверей, тупых зверей. Всему миру демонстрируют эту нашу тупость и беспросветность. Весь мир потешается над нами. Они там…

– Простите, – прервала Лили ее пламенную речь, – вы сами бывали за границей? Откуда знаете, что там думают о нас? Я, например, могу с уверенностью утверждать, что большинству стран мира о СССР вообще ничего не известно. Пройдет немало времени, прежде чем железный занавес над нами рухнет.

Теперь уже женщина с плохо скрываемым удивлением смотрела на Лили. Она не сразу смогла ответить, но зато вспомнила, где видела девушку.

– Лили Загорская? Из ансамбля «Мечта»! Ведь это вы, правда? Я купила вашу пластинку, была на всех выступлениях «Мечты». Моя дочка вами восхищается. Как же я вас сразу не узнала!? Это вы! Скажите, где вы так хорошо выучились русскому языку?

– Вы действительно так считаете? – улыбнулась Лили. – А руководитель ансамбля постоянно напоминал мне об акценте, вечно поправлял и придирался. Впрочем, это неважно. А русскую речь я слышала с детства. Мы жили под Софией в небольшой деревушке. Половину населения там составляли русские семьи. Во время войны русские солдаты, освобождавшие нашу страну, женились на болгарских женщинах, а после победы остались, обосновав небольшие такие поселения. А некоторые русские, чьи жены были в России, вернулись к нам вместе с ними. Мой отец тоже воевал, а его фронтовой товарищ потом привез из Москвы жену и сынишку; они построили дом рядом с нами. Мы очень дружили. Помню, как папа и дядя Максим, собрав нас – детей – вместе, рассказывали нам по вечерам военные истории. Мы слушали, затаив дыхание. Я испытывала какие-то непередаваемые ощущения, ведь о войне я, родившаяся после, что могла знать.

Она вдруг замолчала, задумчиво глядя в окно. Там уже почти стемнело, замелькали вечерние огни.

Женщина напротив, невероятно обрадовавшись тому, что молодую артистку, успевшую завоевать огромную популярность у зрителей и России, и союзных республик, удалось-таки разговорить, серьезно забеспокоилась.

– Мне так приятно видеть вас! – воскликнула она, нарушив затянувшееся молчание. – Так интересно слушать о вашем детстве, об этом ведь не пишут в прессе. Мы знаем лишь то, что ваша семья переехала в Одессу, а вы – в Москву, где поступили в консерваторию, и с 72-го поете в ансамбле «Мечта». В прошлом же году вышла ваша пластинка на фирме «Мелодия».

Лили чуть заметно повеселела.

– Похоже, вы наизусть выучили мою творческую биографию, – сказала она, подняв с пола укатившийся клубок синих ниток и протянув его женщине. – Я тронута таким вниманием, но ваш чай уже совершенно остыл. Вы не будете его пить?

– Это сено, – кивнула женщина в сторону кружек, – пусть заваривают и пьют сами. А мы с вами сейчас попьем настоящего чайку.