В тропическом климате пальмы были увиты лианами, и мартышки поэтому свободно добывали себе, что хотели. Но стоянка андроидов не наестся одним и даже пятью кокосами, им не стоило так и мучиться, и я думаю, что голодному племени было бы куда разумнее отрядить самого ловкого, молодого и вкусного, чтобы он попробовал, как мартышка, взлететь по лианам. В крайнем случае, сорвавшись с лиан (при своих коротких задних конечностях и массивном теле – это практически неизбежно), он стал бы куда более сытным обедом для соплеменников, чем постылый кокос.

Учитель наливался краской, как молниеносно вызревающий помидор. Одноклассники тупо гоготали, считая, что тихоня Абель сегодня «выделывается». То есть ни учитель, ни класс не поняли настоящих намерений Фердинанда объяснить свою точку зрения. Глаза учителя наливались стеклянным блеском – ничего доброго это не сулило, и Фердинанд, понимая, что его любовь к истине, похоже, ничем хорошим для него не закончится, спешил договорить, пока его не перебили.

– Бананы – что, как вам известно, вообще не дерево и не кустарник, а трава в 6-10 м высотой (это подтверждает, что наши далёкие карлики-предки бегали среди такой травки и задирали головы к кустикам 60-метровых кокосовых пальм) – добыть было немного легче. Но и 10-метровая палка – очень неудобна для переноски и размахивания ею. Проще поупражняться в лазании или метании. Думаю, что лазанье по лианам больше бы сделало для совершенствования тел наших предков. Два-три сантиметра толщины – это приличный канат. По нему на высоту 6-10 метров вполне реально забраться и остаться живым после этого.

А если говорить о добыче плодов с помощью палки, то надо говорить не о кокосах – бананах, а о низких плодовых деревьях, кустарниках.

Класс хохотал, учитель синел от гнева. А главное, что он взял с парты рисунок Фердинанда, изображение андроида, удивительно смахивающее на портрет самого учителя естественной истории, и не сказал, а прошипел Абелю прямо в лицо:

– Это – что??

– Андроид, – тихо ответил Фердинанд. – Человекоподобная обезьяна.

Класс хохотал – учитель размахивал своим портретом.

В гимназии не злоупотребляли телесными наказаниями, но тут в перерыве в коридоре установили скамью, розги мигом нашлись, согнали всю школу. Фердинанд, вдруг осознав, что с ним хотят сделать, огромными глазами смотрел на взрослых и не мог понять, что происходит и почему. Не слыша его отчаянного шепота, его привязали к позорной скамье, и сторож гимназии основательно выполнил просьбу господина директора. Фердинанд напрягался всем телом – не кричал, не давал себе вздрагивать от ударов, он превратился в камень. К концу экзекуции он вдруг обмяк, всем показалось, что он лишился чувств или умер. Его трясли, поднимали, хлопали по щекам, он не сразу открыл глаза, долго переводил взгляд с одного на другого, и, кажется, не вполне понимал, где он, и что с ним случилось.

Кое-как он дошел до стены, взгляд его не задерживался ни на ком. Потом он все вспомнил, ушел, забился в дальний угол подвала, соображая, как прекратить всё это, его отыскали и поволокли в учительскую.

За столами важно восседали учителя – и те, что учили, и те, что не учили его. Те, кому он симпатизировал, и которые, как он наивно думал, симпатизировали ему. Все они высказались за исключение Абеля из гимназии, это необъяснимое предательство взрослых потрясло Фердинанда сильнее, чем порка. Он молчал, смотрел в свою пустоту, на учителей он больше смотреть не хотел. Предатели, смотрят в рот «герру директору» и его другу-андроиду. Какое редкостное единодушие. Раскаянья от него не добились.

О том, что ожидает его дома, он и думать не хотел. Отец, свихнувшийся на своей «добропорядочности», исключения сына из гимназии за дерзость учителю не простит никогда. Никому ничего не докажешь.

После невыносимого унижения и предательства тех, кого он считал учителями, а, следовательно, высшими существами, не стоило и жить на этом странном свете. Предстояло идти домой, чтобы его еще раз унизили, сообщили, что он исчадье ада, в этом ничего нового, так он и будет исчадьем ада.

Абель дерзко прищурился и пошел ва-банк.

– Сами ничего не знаете, – совершенно неожиданно для всех, спокойно сказал он. – Я что, должен зазубривать всю галиматью, что вы несёте? Никакой головы не хватит. Я же не виноват, что вы сами думать не умеете и не хотите учиться. Буду страшно рад уйти и никогда больше сюда не приходить. Поцелуйте вашего дорогого андроида, господин директор вас за это похвалит.

В учительской стало тихо, как до сотворения мира. Все смотрели на Фердинанда. Его никто не отпускал, но он пошел к дверям, заклиная тело оказать ему последнюю услугу – пройти до дверей и не упасть. Всё в нем уже было мертво, и непонятно, как тело служило ему средством передвижения. Учитель естественной истории схватил его ха плечо, Фердинанд брезгливо передернул плечами, сбросил ненавистную руку и сказал опять очень спокойно и внятно:

– Лапы убери, андроид, – эта фраза, грубая и вульгарная, словно и сказана была не интеллигентным мальчиком Абелем. – Лучше еще раз покажи коллегам свой портрет, я тебе его оставляю на память.

Кто-то из учителей почувствовал недоброе, это уже не дерзость, а перешедшее все границы отчаянье. Что Абель натворит сейчас? Его опять поручили сторожу-дворнику, и Фердинанд был доставлен домой под надзор экономки, которой было приказано тщательно его сторожить.

Фердинанд повалился ничком на постель, забылся в полубеспамятстве: все слышал, чувствовал и не мог пошевелиться, даже мысль остановилась в нем, то есть он как бы умер.

Абель-старший, явившийся первый раз в жизни с работы раньше, не говорил, а клекотал от гнева, как птица, которой насильственно вытянули шею и превратили из воробья в серую болотную цаплю. В банк сообщили о случившемся, и, разумеется, это был «неслыханный позор». Фердинанд отсутствующим взором смотрел на бесновавшегося отца, не возражал, не оправдывался, всё бесполезно. Голову сжало горячим обручем, перед глазами расходились какие-то дивные сияния – это был уже другой мир, куда он молча уходил, и ушел бы незаметно для окружающих и себя самого, если б отец вдруг не схватил его за шею и не швырнул на постель, чтобы выдрать еще раз. Фердинанд до постели не долетел, ударился виском о деревянную стойку кровати. Тело как лишилось контроля, выгнулось, пару раз вздрогнуло – и всё померкло.

На второй день после случившегося в кабинет директора гимназии без доклада и стука вошел человек, от одного вида которого у директора нехорошо повело в животе. Важный господин, в дорогом костюме, с ироничной насмешкой в острых, проницательных глазах вошел уверенно, чуть кивнул, сел перед директором в кресло и благосклонно позволил подскочившему директору «тоже сесть». Он заговорил про Фердинанда – спокойно, рассудительно, и вроде бы ничего особенного не сказал, но, странным образом, к концу разговора «герр директор» не то что понимал, он прочувствовал всем своим педагогическим сердцем, как любит этого незадачливого отличника, мученика истины, который, дерзил исключительно от страха и полной беззащитности перед волею взрослых. Исключать десятилетнего мальчишку, у которого все два года учебы – только высшие баллы за то, что он пытался отстоять свою, пусть наивную, точку зрения, заметьте, аргументировано, как уж сумел. Рисунок? Да, возможно, дерзость, но как нарисовано? Андроид выполнен великолепно, а сходство с физиономией учителя фотографическое. Может, нужно было занять этого естествоиспытателя написанием научной работы? Может, ему скучно было на уроке? Пусть учится добывать знания сам, прославляет школу, учителей – и увидите, он перестанет хулиганить на уроках, даже если его выступление счесть хулиганством.

Пришедший в кабинет директора человек остался инкогнито, сказал, что он здесь проездом, но подарил школе такую сумму как меценат и покровитель образования, что если бы он не только сказал директору оставить в гимназии мальчика, а даже велел его при жизни канонизировать, директор бы не посмел отказать.