Человеку много пришлось бороться с собой, чтобы понять, кто есть кто.

Я не хочу сказать, что всё было плохо. Находились и среди этого болота чудесные цветы. Такими были персонажи следующих глав. Но даже они не смогли заглушить боль и обиду ранних лет.

Юность

Когда Человек стал свободен, и дух его окреп, ему стало неповторимо грустно от того, что беззаботные годы, годы опеки и сладостного осознания настоящего – узкой реальности в которой он жил, как в клетке, – прошли и он стоял на пороге. Пороге нового непомерно широкого мира, за горизонтом которого скрывались новые возможности и перспективы, а также новые опасности для его жизни, эго и духа. Внутри него происходила буря и смятение, душа рвалась то вперёд, к звёздам другого мира, то назад, к истоку.

Решение было принято без него: только вперёд! И расправив паруса корабль Человека поплыл в даль, к манящим, но чужим берегам. Он был не один. Подле него был мудрый Учитель. Учитель помогал Человеку познавать мир и себя. Они обосновались в большом городе и решили начать путь с познания Ремесла. В Саду Ремёсел царила творческая атмосфера, и с первого взгляда казалась вполне дружелюбной. Но человек чувствовал себя чудаком в этом чудесном Саду Учёности и Ремесла. Хотя ему нравилось учиться, он с трудом находил для себя место среди себе подобных. Нет он не был изгоем, к его мнению прислушивались. Но стена неприятия мира оставалась нерушимой. Он рвался к людям, хотел обнять их своими большими руками, но что-то очень холодное и твёрдое как стальной клинок предостерегало его от сближения. Хотя с парой человек он всё-таки нашёл общий язык. Они стали его друзьями и спутниками

Одного из них звали Тихий Рассвет, а другого Шторм. Они были доброжелательными существами.

В Тихом Рассвете была какая-то добрая искра и некоторая поэтичность. Сама его сущность была светлой грустью и томлением любви ко всем людям, нотка философии добавляла ему задумчивости и спокойствия. Особенно любил Человек гулять с тихим рассветом рассказывая ему истории из своей жизни, и тогда Тихий Рассвет смеялся, звеня колокольчиком на посохе Странника что проходил ясными дорогами от человеческой души к свету Тихого Рассвета. Но это случалось больше когда они были вдвоем. Человек не переносил компании, потому что не мог быть присоединенным к ним.

Со Штормом была похожая ситуация. Шторм был изящен и красив, он был прирождённый лидер, всегда вежлив и приветлив. Но стоило ему выйти на простор, где для него был вра,г он сметал его и побеждал. Он так же был учителем для маленьких вихрей, что давали ему на воспитание другие люди. У него это, наверное, неплохо получалось. Но с Человеком тот был более сдержан. А человек хотел отдать ему всего себя, лишь бы не чувствовать себя столь одиноким.

Когда Человек приходил из Сада в свою обитель, он много скорбел, и порой плакал от одиночества, хотя где-то далеко была его семья, а подле него был Учитель. Но Учитель не мог удовлетворить бездну желания дружеской близости Человека. И Человек страдал.

Из-за этого Человек уходил в мир грёз. Там он представлял себе идеальное будущее, не понимая, что оно, это будущее, – всего лишь клетка; клетка эта была под личиной власти или же милости, или служения миру, миру обычных существ. Но существа всегда были для него лишь эфемерными единицами, в лучшем случае такие же как он, в худшем – вообще обезличенные. Других вариантов не было. Но мечты порой становились красивыми, когда к ним примешивались знакомые со Школы девушки. Их было две, и попеременно он представлял себя их мужем, сильным и изящным как Шторм, богатым и обильным как долина Нила, щедрым как проливной Дождь, и чувствовал как его знакомицы им гордятся, при этом всегда к этому примешивался акцент какого-то реванша, словно он был синицей, в лапах орла, хотя всё было ровно наоборот, но пока Человек об этом не знал.

Так день за днём, за летом осень, за дождём снег, летели листы календаря человеческого одиночества. Спасали лишь переписка с одной из своих возлюбленных Мудрой Волчицей с серыми глазами, чистой душой, страдающей от того же. Но ей было тяжелее, и посему Человек считал своим долгом помочь хотя бы словом Мудрой Волчице. Волчица так же как и он покинула своё детское логово, но на чужбине с ней не было даже учителя. От того ей было тяжелее, чем Человеку.

***

Так прошло два года. Презрение к людям в Человеке росло. Он начал обращаться к старинным письменам. В них он находил ответы на свои вопросы, всё более стремясь к нарисованному в них совершенству. Одно за другим отрицались созидательные в нем силы. Всё своё существо бросил он на поиски химеры: чистого творчества. Творчества, которое в самом истоке своём имело бы человека, а не природу. Кроме того он ввёл несколько утверждений. Одно из них гласило, что творчество это власть, власть над формой и натурой; второе же гласило, что власть это насилие, а по сему высшим творчеством является власть над людьми и ресурсами, ибо в этом творчестве власть проявляла более жестокости и энергии в своём насилии чем где бы то ни было.

Характерным свойством того крайнего состояния человека была наивысшая злоба и вместе с тем наивысшая чувствительность. Например в этот период рядом с ним всегда присутствовал образ небесной музыки возвышающей и стройной, словно колонны шагающих ландскнехтов на лошадях, одного известного немецкого композитора. Слушая ее, он представлял себя перешагивающим через горы, долины, взирающим из-за облаков.

Разрывалось человеческое трепещущее в агонии сердце, не находя абсолютно чистого творчества на земле. В приступе нечеловеческого душевного напряжения лились по его лицу искривлённому самоиздевательской ухмылкой слёзы. В один день ему пришлось бросить всё и позорно бежать от всего того кошмара, что крутился вокруг воспалённого человеческого разума под сень древа его рода, в свое прежнее жилище. Его лечил один врачеватель, лечение помогало, но очень медленно. Итак, Человек заболел.

***

Болея, познавал человек себя. Изучал древнюю восточную мудрость, в упорных медитациях встречал беду и радость. Встретил он на своём пути почтенного Готаму. Тот неспешно проходил свой пустынный путь в Нирване. Он читал теплыми вечерами Человеку притчи, указывал на ошибки человеческого рассуждения. Рассказал о скрытом потенциале вещей, о том что жизнь изменчива и всё зависит от восприятия и принятых ранее решений. Особое внимание уделили они медитации и рассужению. Они сидели под чайными деревьями и разговаривали с ветром и листвой, которую освещала бледноликая луна.

Ещё к Человеку приходил Одинокий Волк и учил его о страдании, счастье, болезни и вечности. Он научил его что есть мир бессмертных, куда уходят совершенные и Будды. Научил Человека и тому что все они страдали, прежде чем попали туда, в общее пространство создаваемое людским сознанием. Попасть в этот вечный мир он захотел уже тогда, когда Волк ушёл; образ Волка навсегда остался в душе Человека. Оба они – Волк и Человек нашли друг в друге нечто схожее. Оба были как бы отделены от общества, оба дики в своей звериной половине, и оба ранимы в своей человечьей жизни.

Болезнь научила Человека по другому относиться к людям: либо хорошо либо с жалостью и состраданием. Это принесло столь желаемое освобождение от тягостей одиночества. Теперь Человек смотрел на одиночество как на вечный спутник его естества и это необходимое страдание на пути в страну бессмертных.

Так же понимал человек, что попадание в вечную страну не есть цель, а лишь награда за достоинство, которое проходит красной нитью сквозь страдания великих скитаний. Попадают они туда по одной лишь необходимости, что они не выдержат ещё раз такой жизни, и пытать их более нет смысла.

И Человек пошёл на поправку.

***

Что есть счастье? Человеку было неведомо это. Когда-то он чувствовал радость, да и сейчас иногда тоже. Но разве радость и счастье это одно и то же? Нет. Радость кратка, мгновенна.

Человек размышлял об этом лёжа на скошенной траве, над ним разверзлось голубое небо с белыми большими облаками, а в уши лилась музыка Led Zeppelin. Человек окончательно растерялся в своей жизни. Он не хотел такого счастья, которое подразумевают обычно под этим жалким затасканным словом, за этой химерой, обыватели. Он не желал богатства, он не желал славы, не желал власти. Теперь он совсем не знал, чего же он желает. Его честолюбие вдруг куда-то испарилось, так же как и альтруизм, который он испытывал по отношению к себе подобным. Всё чего он когда-то хотел больше было ему не нужно.