— Я не оправдываюсь, — возразил Молох. — Я ставлю тебя перед фактом. Даже если я расскажу тебе всё, ты не поверишь. Я трахал их не потому, что хотел кого-то другого. Трахал потому, что хотел тебя. Не знаю, что происходило в тот момент в моей голове, но я готов был поклясться, что они были как две капли воды похожи на тебя. Осознание приходило ко мне потом. Когда было поздно, — мрачно произнёс он, сидя за пустым столом.

— Что?! Что ты сказал?! — не веря своим ушам, громко вопросил Люциан, после чего в его руках появилась любимая серебряная коса. — К барьеру, чёрт тебя возьми! — дрожащим голосом призвал он Молоха к ответу, направив оружие в его сторону.

— Ты этого хочешь, Люциан? — спокойно спросил Молох, поднимаясь с кресла под внимательным взглядом генерала. — Этого? Действительно хочешь?

— Меня бы ты даже спросить не успел перед тем, как свернуть шею! — презрительно кинул Моргенштерн. — Сейчас же доставай оружие.

Молох с прищуром усмехнулся.

— Мне хватит рук.

— Самонадеянный моральный урод! — выкрикнул Люциан, и коса просвистела рядом с ухом главнокомандующего, успевшего увернуться.

Моргенштерн чертыхнулся, но сохранил решительный настрой. Коса плясала в его руках, как смертоносная танцовщица, и Молох стал её умелым партнёром. В этот раз ей повезло — боевой танец давался Молоху прекрасно. Под треск ткани пиджака главнокомандующий продолжал уклоняться, слыша, как за спиной обваливается шкаф с книгами, падает картина. Или как лезвие с мерзким лязгом бьёт по стене. Так продолжалось недолго: Молоху удалось зайти Люциану за спину и локтем больно ударить его по затылку. Моргенштерн пошатнулся, и потому удар с разворота получился кривым. Молоху пришлось резко задрать голову и прогнуться назад — пуговицы полетели с рубашки. Коса пошла бы вниз, как гильотина, если бы главнокомандующий не схватил её с силой за древко. Кожа зашипела при соприкосновении с металлом, но Молох не стал отступать. Он резко дёрнул Люциана на себя и лбом ударил по лицу. Генерал грязно выругался и почти выпустил оружие из рук.

Но обида придала ему сил.

Люциан зарычал, его глаза слезились. Коса в руках Молоха стала прекрасной опорой. Демон оттолкнулся от земли. Упершись руками в теперь уже устойчивое древко, он с разворота ударил главнокомандующего ногой по лицу. Так Люциан вновь завладел косой, когда приземлился на пол.

Молох стоял напротив него и часто дышал. Долго так продолжаться не могло. Ему не хотелось причинять Люциану боль.

— Послушай… — обратился главнокомандующий к генералу.

— Иди к чёрту, — хмуро выпалил Моргенштерн.

Схватка началась снова. Чтобы быстро прекратить её, Молох сделал захват, в результате которого коса стала орудием удушения. Моргенштерн оказался тесно прижатым к главнокомандующему. Древко сдавило горло. Люциан вновь что-то прорычал. Попытался вырваться, но, верно, забыл, с кем имеет дело. Он и сдвинуться не смог.

— Что? Что теперь? — нетерпеливо заговорил генерал. — Трахнешь меня, как всех тех, до меня? Конечно! Ты же не можешь удержать свой член в штанах, дерьма кусок! — Люциан говорил, и боль разрывала ему грудь. Это было невыносимо. Почему Молох просто не мог убить его, как других, чтобы не было этой омерзительной агонии?

— Я делал это, потому что люблю тебя, — тихо и гортанно произнёс Молох, смущаясь своих слов.

— Так и прикончил бы потому же! — выпалил генерал и резко ударил главкома пяткой по ноге, что с небольшим каблуком получилось очень болезненно. Молох отпрянул, немного обиженный.

— Нет, я не буду тебя трахать, — мрачно произнёс главнокомандующий. — Я тебя никогда и не трахал.

— Да ну? И что же мы тогда делали все эти годы? — со скепсисом вспылил Моргенштерн.

— Занимались любовью, — убито ответил главнокомандующий.

— Я тебе не верю. Ты поступил омерзительно, — выпалил Люциан дрогнувшим голосом и, сглотнув обиду, вышел из кабинета.

Ему хотелось пойти и высказаться, но понимал, что Молох — единственный настолько близкий ему демон. Без него и внутри, и снаружи образовывалась пустота. Как будто у дома генерала вдруг исчез фундамент, и всё начало рушиться, сыпаться, трескаться… По самому Люциану будто прошла трещина. Он не знал, где искать покоя в этой разбушевавшейся буре и к какому берегу приставать. Тёплые руки Молоха пришлись бы кстати, не будь они запачканы чужой кровью и спермой. Моргенштерн чувствовал себя преданным. Преданным самым любимым демоном на свете. Тем, кого он считал своей половинкой.

Генерал вернулся. Но лишь затем, чтобы швырнуть обручальное кольцо Молоху в лицо.

Прошло около двух недель, прежде чем Люциан захотел выходить на люди. Тому причиной стала мать, к которой он, разбитый, вернулся. Анри настоятельно рекомендовала сыну бывать на воздухе, ведь природа, как она думала, была способна успокоить и обуздать любую страсть. Впрочем, известие об изменах Молоха поразило и её. Когда главнокомандующий подошёл к порогу дома в надежде стать понятым, Анри со всей строгостью отказала ему.

— Уходи, — холодно произнесла женщина. Такого льда от неё Молох не ожидал. Арбалет наготове в её руках подтверждал серьёзность слов.

Молох с печальным пониманием наблюдал за тем, как порой легко может рухнуть замок, который ты воздвигал на протяжении стольких лет. Он не верил в происходящее. Ему так хотелось думать, что в кинотеатре его жизни кто-то просто пустил неудачную ленту событий. Бабины перепутали, подождите, сейчас всё наладится. Но ничего не ладилось. Всё шло к чёрту. Молох возвращался туда, откуда начинал. Чёрная и страшная бездна одиночества, наполненная его внутренними кровавыми страстями. Главнокомандующий с треском вылетел из семьи, которую начал считать почти родной. У него никогда не было матери, но Анри своим ласковым обхождением с успехом начинала её заменять. У него никогда не было такой интересной и желанной жены, как Люциан… Молох не предполагал, что когда-нибудь звёзды сойдутся именно так. Что всё можно очень легко перечеркнуть.

Главнокомандующий осознал, какое он чудовище. Моргенштерн ради него лишился руки. И почему? Не захотел отдавать кольцо. А Молох умудрился сделать так, что и никакой расчленёнки не надо — Люциан швырнул ему кольцо в лицо сам. Пока генерал был готов жертвовать собой во имя чего-то, что является самым чудесным явлением жизни, Молох развлекался, как мог. Люциан был прав. Тысячу раз прав. Но цена за это знание — немыслимо дорогая. Если бы главнокомандующий знал, к чему это может привести, то не стал бы так рисковать.

Не стал бы так рисковать Люцианом. Этими дивными цветами его жизни. Когда от всего вокруг несло дерьмом, распустились эти дивные цветы с нежными бархатистыми листами и острыми шипами, с терпким сладким запахом. Они затмили всю эту грязь, и Молох подумал, что это навсегда. Что за глупец. Разве бывает что-то вечное? Только его глупость. Главнокомандующий понимал, что по-настоящему любил только Моргенштерна. Почему? Ему никогда не хотелось свернуть ему шею. Наоборот, хотелось, чтобы он говорил, улыбался, язвил — ещё. Красовался, наглел, выпендривался — дальше.

Молох никого не пускал в кабинет и глушил виски. Голова гудела от беспробудного трёхдневного пьянства. Демон не регенерировал, предпочитая прочувствовать всё от начала и до конца, чтобы наконец запомнить, что нельзя так обходиться с теми, кто тебе дорог.

Главнокомандующий сидел лохматый, обросший, пропахший потом и алкоголем. В кабинете сильно накурено. Слайз не рисковал заходить к начальнику и говорил, что тот во внезапном отпуске. В глубине души Молох был благодарен ему за это.

Всё могло идти к чёрту. Вид мегаполиса за окном, все эти люди, все эти машины. Никто и ничего ему не было нужно. Если бы Молоху сказали это всё уничтожить за возможность всё исправить, он бы сделал это без сомнений. Чтобы Люциан улыбнулся и простил его. Но сам главнокомандующий отчётливо понимал, что на это нужно время. Может, генералу стало бы легче, если бы Молох никого не убивал и предоставил эту возможность ему?