Но еще более возрастает цена предвзятости, когда речь идет о событиях прошлого. Одно искажение закономерно порождает другое и вот уже возникает дурная цепная реакция, от которой трудно избавиться. Утвердившись, искаженные представления проникают в историческое сознание, порождая устойчивые стереотипы-химеры. И уже современный искусствовед, даже квалифицированный, описывая портрет Петра III кисти замечательного русского художника XVIII в. А. П. Антропова, усмотрит у изображенной на холсте вполне обычной модели «толстый живот на тонких ножках, маленькую голову на узких плечах и длинные руки, тонкие, как паучьи лапки» [77, с. 90]. Зрелище и в самом деле не из приятных, хотя, казалось бы, странно требовать, чтобы на российском престоле непременно восседал Аполлон. Но правильно ли «прочитан» портрет, писавшийся с натуры? Так ли это? Обратимся за ответом к свидетельству современника Петра III, причем отнюдь к нему не расположенного.
Перед нами два словесных описания.
1. Он «производил впечатление человека, который стесняется в обществе, считает долгом сказать что-либо умнее других и боится, что это ему не удастся. Он смотрит угрюмо, блуждающим взглядом; в нем нет уверенности в себе; он одет грязно и в его осанке нет благородства» [128, с. 368].
2. «Вид у него вполне военного человека. Он постоянно застегнут в мундир такого узкого и короткого покроя, который следует прусской моде еще в преувеличенном виде» [150, с. 194].
И все это об одном человеке — о Петре III? — спросит читатель. Нет, Петру III здесь посвящена только одна из записей. Какая же из них? С точки зрения распространенного стереотипа, — скорее всего, первая. Здесь, казалось бы, все отвечает расхожим представлениям о безвольном и неспособном монархе. И стесненность в поведении, и блуждающий взгляд, и неуверенность в себе, и неряшливость в одежде. Но нет! Вовсе не о Петре III, муже своей возлюбленной, писал польский король Станислав Август Понятовский (в конце 1750-х гг. он еще не занимал престола, жил в Петербурге, был вхож ко двору и состоял в интимных отношениях с Екатериной, тогда еще великой княжной. Их дочь Анна, родившаяся в 1757 г., но вскоре, в 1759 г., умершая, получила ранг принцессы, считаясь официально дочерью наследника трона Петра Федоровича), а о «короле-солдате» Фридрихе II Прусском! Зато Ж. Л. Фавье, секретарь французского посланника в Петербурге, действительно описывал Петра Федоровича, тогда еще великого князя (дело происходило незадолго до его вступления на престол, в 1761 г.).
Наблюдения Фавье над внешним видом последнего косвенно подтверждаются результатами организованной нами с участием специалистов ленинградского Дома моделей экспертизы одежды из фондов Государственного Эрмитажа (Ленинград) и Государственного исторического музея (Москва), предположительно принадлежавшей Петру III в последний период его жизни. Ведущий конструктор В. Н. Кудряшов выполнил в апреле 1986 г. контрольные обмеры эрмитажного мундира в сопоставлении со сведениями, ранее полученными из ГИМ, и с учетом поправок на внешние факторы (усадка материала, особенности моды и манеры ношения одежды в 50—60-е гг. XVIII в., личные привычки императора и т. п.) и пришел к следующим выводам. Внук Петра Великого, подобно своему деду, был узок в плечах, ростом около 170 см. По современным стандартам его костюм соответствовал бы приблизительно 44–46 размеру, третья полнота. Треуголка Петра III из Военно-исторического музея А. В. Суворова в г. Кобрин (Брестская обл. БССР) имеет по внутреннему ободку 57 см. Судя по обмеру треуголки из ГИМ, окружность головы Петра III составляла около 60 см.
Важно подчеркнуть, что заключение ленинградской экспертизы не противоречит описанию внешнего вида Петра Федоровича в записках Фавье, с которыми модельер предварительно сознательно ознакомлен не был. Тем не менее полученные выводы нельзя рассматривать как безусловные. Они, скорее, носят поисковый характер, поскольку строгая методика восстановления облика фигуры по историческим костюмам отсутствует. В этом убеждают сведения, которые любезно сообщила нам в 1989 г. хранитель Оружейной палаты московского Кремля Э. П. Чернуха. Проведенные здесь независимо от наших обмеры одежды Петра III, находящейся в фондах музея, дали несколько иные результаты. В частности, предположительный рост императора оказывается выше, около 180 см[3].
….Вопросы, вопросы. Сколько их! Почему, если принять на веру традиционную и якобы пересмотру не подлежащую характеристику Петра III, его имя стало столь популярным в народной среде? Причем не только российской, но и зарубежной. Почему на протяжении длительного времени оно буквально магнетизировало сознание широких демократических кругов? Что это — следствие только лишь наивности и иллюзорности политических представлений народных масс? Полнейшая утрата ими здравого смысла? Ошибка? Но почему не только в России, а и в сопредельных странах? Есть над чем задуматься.
Необъясненный в литературе, на первый взгляд непонятный алогизм привлек наше внимание давно, еще в 1960-х гг. И по мере знакомства с историографией вопроса мы все более сталкивались с заключенным в ней парадоксом. К оценке Петра Федоровича и к изучению осененной его именем народно-утопической легенды, как правило, или преимущественно обращались ученые разных исследовательских установок: с одной стороны, специалисты по социально-экономической и политической истории России, зарубежных сюжетов не касающихся, с другой — специалисты по истории народной культуры (фольклористы, этнографы, философы и некоторые другие). Единство объекта познания раскалывалось, фактически исчезало. Между тем в реальной жизни все взаимосвязано, упираясь в конечном счете в человека соответствующей эпохи. Не случайно Ф. Энгельс подчеркивал, что «в истории общества действуют люди, одаренные сознанием, поступающие обдуманно или под влиянием страсти, стремящиеся к определенным целям» [169, с. 306].
И в поисках ответа на занимавшие вопросы мы решили пойти иным, нетрадиционным путем, чтобы взглянуть на личность и дела Петра Федоровича в единстве с их восприятием и переосмыслением в мире народной культуры. Иначе говоря, рассмотреть проблему комплексно, в системном единстве, привлекая по мере возможности неизвестные и заново перечитывая уже вошедшие в поле зрения исследователей печатные и рукописные источники. Так произошла цепь наших встреч с главными действующими лицами социально-утопической легенды — с ее реальным прототипом и его вымышленными, но одновременно столь же реально существовавшими двойниками.
Встречи эти начались в 1972–1973 гг., когда автор приступил к разысканиям в Архиве внешней политики России Историко-дипломатического управления МИД СССР (АВПР), Центральном государственном архиве древних актов (ЦГАДА), Центральном государственном историческом архиве СССР (ЦГИА СССР), Отделе рукописей и редких книг Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (ГПБ), Ленинградском отделении Архива АН СССР (Л О ААН), Государственном Эрмитаже, Павловском дворце-музее, Государственном Историческом музее в Москве (ГИМ), Центральном государственном архиве Военно-Морского Флота СССР (ЦГАВМФ СССР), в ряде областных архивов — Архангельска (ГААО), Великого Устюга (ВУфГАВО), Вологды (ГАВО), Тобольска (ТфГАТО), Тюмени (ГАТО), Великоустюжского краеведческого музея. Привлекались и фонды зарубежных хранилищ — Государственной библиотеки Чешской Республики и Славянской библиотеки в Праге, Научной библиотеки в Готе, Архива Ф. Шиллера в Веймаре, Архива земли Шлезвиг-Гольштейн, Библиотеки им. герцога Августа в Вольфенбюттеле и расположенного там же отделения Архива Нижней Саксонии.
Автор в своих разысканиях постоянно ощущал доброжелательное содействие со стороны руководства и сотрудников этих хранилищ, многих отечественных и зарубежных ученых. Всем им автор имел возможность выразить благодарность в предисловии к книге «Легенда о русском принце» (Л., 1987. С. 18). Это ее переиздание коренным образом переработано и дополнено новыми материалами; цитируемые в тексте стихотворные переводы, если это особо не оговорено, принадлежат автору. Он считает своим долгом поблагодарить рецензентов, доброжелательно откликнувшихся на выход в свет упомянутой работы[4], а также специалистов, оказавших существенную помощь, в том числе в выявлении источников и подборе иллюстраций для настоящего издания, — Л. А. Алексееву, Л. Л. Альбину, С. И. Варехову, Т. П. Воронову, Е. Д. Дросневу (София), С. Е. Еременко, В. А. Калинину, Б. А. Косолапову, К. В. Малиновскому, М. М. Фрейденбергу, Э. П. Чернуха, Е. В. Шадриной.
