Реформаторская деятельность Степана Малого была направлена на решение назревших задач дальнейшего социально-экономического, политического и культурного развития черногорского общества. Она способствовала не только государственно-правовой консолидации Черногории, но и подъему народно-освободительного движения, т. е. имела прогрессивный, общедемократический характер. Все это привлекало к Степану Малому и его сторонникам симпатии народных масс, обусловило достаточно широкую и прочную поддержку и позволило правителю выходить победителем из самых трудных и порой казавшихся безнадежными ситуаций. И свою роль играла в этом легенда, в рамках которой он выступал.

В ее русских истоках сомневаться не приходится. Но кто же был создателем черногорского варианта легенды о Петре III? Однозначно ответить на поставленный вопрос нельзя, ибо черногорский вариант легенды был актом коллективного творчества, протекавшего на подготовленной для него почве. Ею были традиционные и постоянно обновлявшиеся народные черногорско-русские связи. Примечательно, что на гневный окрик Ю. В. Долгорукова — почему черногорский правитель присвоил себе имя покойного русского императора — Степан Малый отвечал, что «сами черногорцы выдумали это, но он их не разубеждал только потому, что иначе не имел бы возможности соединить под своей властью столько войска против турок» [171, с. 543]. В справедливости этих слов Долгорукову вскоре пришлось убедиться.

Степан Малый стремился использовать для упрочения своих позиций глубокую веру черногорцев в освободительную миссию России. Еще до своего официального признания в Черногории он намекал в разговорах на наличие у него каких-то контактов не только с русским посольством в Вене, но и с Петербургом. Во время поездки в Черногорию в 1766 г. подпоручика М. Тарасова (он доставил в Цетинье из Петербурга имущество умершего там митрополита Василия) Степан Малый встречался и беседовал с ним. Позднее, очевидно для повышения своего авторитета, он рассказал об этом архимандриту Аввакуму. Тот в свою очередь передал об этом летом 1768 г. Д. М, Голицыну, а последний доложил в Петербург. По случайному совпадению там вскоре была получена реляция из Киева о задержании С. Плевковича. Возникла тревожившая императрицу возможность существования каких-то связей Степана Малого в России. Поэтому в шифрованном письме в Вену (а так обычно поступали только с важнейшей информацией) Н. И. Панин сообщил 14 октября Д. М. Голицыну о задержании на Украине черногорского эмиссара и одновременно передавал распоряжение, несомненно санкционированное императрицей: «…упоминаемый же в записке архимандрита Аввакума российский офицер, имевший с самозванцем разговор, имеет сыскан быть — что то за разговор между ими был» [138, т. 87, с. 167].

Имел ли Степан Малый и в самом деле каких-то информаторов в России или то лишь случайное совпадение, но незадолго до прибытия в Черногорию миссии Ю. В. Долгорукова он по обыкновению выражаясь иносказательно и с недомолвками, намекал на появление в скором времени русских кораблей и на свой возможный отъезд «домой». Во всяком случае, на первых порах черногорцы восприняли Долгорукова и его спутников как «подданных» своего правителя, прибывших к нему с «родины».

Надо заметить, что эти чувства, порожденные русскими симпатиями черногорцев; Степан Малый неоднократно и умело ставил на службу легенде. В послании 13 августа 1768 г., переданном митрополиту Савве через Аввакума, Д. М. Голицын был недалек от истины, обвиняя Степана Малого в том, что посылкой эмиссаров в Вену он хочет «еще больше усилить себя в Черной Горе» [2, № 16, 1768 г., ч. 2, л. 126]. Действительно, не только широкие слои черногорского населения, но и сами эмиссары, как правило, верили в высокий кредит своего правителя в России. «Я ведаю за подлинно, — многозначительно подчеркивал Г. Дрекалович в упоминавшемся письме Д. М. Голицыну от 25 февраля 1768 г., — что вы лучше, нежели мы, знаете, кто он таков, как о том и на Великом Востоке небезызвестно» (там же, л. 12). 7 марта Г. Дрекалович, пеняя послу за молчание, вновь вернулся к этой теме: «Или вы не верите, что Степан Малый жив, или нас за лжецов почитаете, только я знаю, что он Христа ради на сем свете страждет и думаю, что он на Востоке известен, почему он нас и послал к вам» [там же, л. 12 об.].

В приведенных выдержках привлекают к себе внимание по крайней мере два момента, существенных для понимания эволюции черногорского варианта легенды о Петре III. Во-первых, обозначение имени правителя. Как мы видели, сам Степан Малый себя именем покойного русского императора никогда не называл. И даже неоднократно подчеркивал это, хотя и «разрешал» окружающим называть себя именем или просто титулом покойного Петра III. В свете этого избранное им прозвание «Степан Малый» приобретало значение условного символа как имя-заместитель. Этому отвечало и заявленное в переписке желание черногорских посланцев не разглашать на бумаге «секретов» Степана Малого, а лично сообщить их Д. М. Голицыну. Они были убеждены (и настойчиво повторяемые намеки подтверждают это), что под условным символом «Степан Малый» однозначно подразумевается Петр III. Поэтому и начальные строки цитированного письма Г, Дрекаловича от 7 марта зашифровывали подлинный их смысл. Их на самом деле следовало читать так: «Или вы не верите, что Петр III жив?..».

Но этот символ-заместитель не был единственным, другим символом были слова «Восток» и «Великий Восток». В европейских просветительских кругах эпохи Просвещения (а отчасти и позднее) этими словами часто называли масонские ложи — и как конкретное наименование, и как их обобщенно-нарицательное обозначение. Вспомним хотя бы слова из стихотворения Г. Р. Державина «К Фелице» (1782), обращенного к Екатерине II: «К духам в собранье не въезжаешь, не ходишь с трона на Восток». Или наоборот — «Восток» как некая аллюзия, связанная с реальным Петром III: он покровительствовал масонским сборищам в Ораниенбауме и подарил иностранной ложе «Постоянство» дом в Петербурге [48, с. 9; 134, с. 499]. Да и в окружении Петра Федоровича масонами были такие, например, деятели, как 3. Г. Чернышев, состоявший еще при дворе наследника, и Р. И. Воронцов. Но степень личных масонских увлечений императора, а тем более их политическую значимость нет оснований преувеличивать: в значительной мере они имели характер моды. И потому не будем спешить с зачислением черногорского правителя в масонскую ложу. По разъяснению словоохотливого и отступившегося от Степана архимандрита Аввакума, черногорцы и другие православные югославяне под словом «Восток» понимали обычно Россию «в рассуждении исповедуемой ею восточной церкви, когда о чем говорят в тайне» [36, с. 93]. Именно эта тайнопись и использована в письмах Г. Дрекаловича, который стремился довести до сведения Д. М. Голицына, что Петр III жив и собственной персоной находится в Черногории.

Легенда о чудесном спасении русского царя, развившаяся на черногорской почве в реальном образе Степана Малого, влилась затем в общий контекст югославянско-русских связей. Обогнав ход истории на целое столетие, она сыграла мобилизующую роль в национально-освободительной борьбе югославян, болгар и других народов Балкан против османского ига. Это, как известно, и произошло в результате русско-турецкой войны 1877–1878 гг. Но и тогда, сразу же после коварного убийства в 1773 г. Степана Малого, роль творца-продолжателя народной легенды принял на себя самый преданный соратник черногорского правителя М. Танович. Бродя на протяжении последующих 15 лет своей жизни по Черногории, он убеждал народ, что «царь Петр» не умер, а уехал за помощью в Россию. Скоро он вернется с воинством назад, чтобы освободить от османского ига черногорцев и остальные балканские народы [82, с. 61–62].

Здесь случилось то, что для народных представлений было типично: арест и даже гибель очередного самозванца-носителя высокого имени не подрывали веры в его возвращение. Эстафета чудесного спасения продолжалась. Теперь снова в России.