- А ты что ничего не знаешь?! - наконец обернулся Шурупов, сняв очки и недоумённо выстрелив, тут же расширившимися до неестественных размеров, зрачками в Уклейкина.
- Н...нет, - отрывисто вырвалось из его пересохшей от волнения глотки Володи, и он инстинктивно сделал шаг назад от неистового напора в виде исходящей из ветерана, едва не искрящейся энергии неизвестности.
- Наш дом расселяют... - выдержав тяжёлую паузу прикуриванием папиросы, как завещал великий Станиславский, отчётливо и неспешно процедил Шурупов сквозь стиснутые внутренней злобой стальные зубы, - причём срочно...
- Как это?! - заколотилось сердце Уклейкина в том сладостном ритме, когда лелеемая долгими годами призрачная надежда, вдруг обретает конкретные, осязаемые формы; кроме того, он на всю жизнь запомнил слова родителей, которые они украдкой от него, с грустью, тяжело вздыхая и с угасающей со временем надеждой, часто произносили, говоря о коммунальном бытие: "Господи, помоги ему, может хоть Володенька наш, когда-нибудь поживёт по-человечески в отдельной квартире...".
- А вот так это! - как бы, передразнивая Володю с едва уловимым раздражением разводя руками и нарочито вежливо склоняя голову, словно в реверансе, но также сидя на табуретке, ответил Шурупов, - уже ордера, ироды, смотровые раздают....
- То-то я смотрю все по двору, как угорелые, носятся: ну, наконец-то и до нас добрались, - естественно реагируя на сногсшибательную новость, облегчённо выдохнул Володя, тут же представивший себе новенькую, тихую однокомнатную квартиру; и, лишь, где-то на обочине заполненного счастьем сознания, немного, удивляясь, странной и неадекватной моменту хмурости дяди Васи.
- Рано радуешься, Володенька, - лучше угадай с трёх раз: куда наши верхние благодетели хотят нас переселить? - с издёвкой, впрочем, обращённой не к Володе, прищурился в упор на мгновенно растерявшегося соседа, чудесное было настроение которого, начало убывать на глазах.
- Брось, дядя Вася, не томи... - дальше Москвы ведь не выселят?.. - робким утверждением, похожим, скорее на тревожный вопрос, но с ещё не залитой ушатом холодной воды неприятной правды огоньком надеждой взмолился он на неожиданно сурового ветерана.
- Ага, счас! Нынче Москву, суки, прости, Господи, как гандон, в пол Московской области натянули! - жёстко рубанул с плеча и едва не сплюнул Василий Петрович со злости на пол, - про Южное Бутово слыхал?
- Ну... - кивнул побледневший Уклейкин, который, наконец, всё понял.
- Баранки гну! Вот туда нас, морды чиновничьи, как щенят сопливых пинком под зад с Лефортово и вышвыривают!
- Так это ж, ... это ж, блин, у чёрта на рогах...
- Вот именно - к чертям собачим, они нас и отфутболили!
Володю, который вдохновлённый удачным возвращением из небытия паспорта с деньгами и на преждевременных радостях по поводу новоселья, уже было подзабыл про свои, скажем прямо, - не простые взаимоотношения с чертями, как предполагаемую им первопричину причину всех своих последних бед от очередного упоминания оных даже передёрнуло.
- Да как же это можно... так вот... с людьми... есть же новые дома рядом?! - окончательно осознал он всю циничную наглость, с которой чиновники поступили с москвичами, чьи корни десятилетиями и даже веками служили духовными, культурным и физическими сцепами во многом благодаря которым Москва и стала столь благолепным центром государства Российского и даже Третьим Римом.
-Эх, Володька, говорил я тебе, что кроме деньжищ, этим козлам, ничего не надо, и плевать они хотели из обдолбанной Европы, куда свои жирные задницы с их отпрысками давно прописали на русский народ, - а ты всё: "эволюция, эволюция", "само рассосётся" - и что рассосалось?!
- Так что ж делать-то?! - начинал медленно закипать праведным возмущением Уклейкин, не находя себе места от клокочущей в его и без того измученной душе энергии возмездия.
- Упираться - вот что! - привстал от негодования Василий Петрович. - Никто кроме нас этих сволочей не остановит, так что - лучше садись и помогай для начала письма писать, журналист ты или где: между прочим, люди тебе высокое доверие оказали - так что соответствуй. - Или?.. - Шурупов сделал ещё одну классическую паузу и по обыкновению через прищур густых седых век прямой наводкой выпалил бронебойным, - ...или ты, извиняюсь, лапки к верху и в кусты?!"
- Что ты, что ты... дядя Вася, Господь с тобой, я же, я же... - чуть не заикаясь от волнения, вызванного неожиданным недоверием, открестился тут же покрасневший Уклейкин.
- Ладно, не дуйся, - брось, я, Володька, в тебе ни на грамм не сомневался - просто профессиональная привычка прощупывать бойца, прежде чем идти с ним в разведку, - и он, будто ничего не случилось, в двух словах спокойно рассказал о стихийном собрании, избрании членов штаба и примерном плане первоочередных действий.
После этого, на повышенных тонах откровенного диалога они с удвоенным усердием, дружно налегли на письма, пока через час вежливый стук в открытую дверь не прервал их труд, и на пороге не показалась уже упомянутая ранее Стёпой "разводной ключ" Варвара Никитична Стечкина. Она действительно оказалась юристом широкого профиля пятнадцать лет проработавшая на заводе "Серп и Молот" пока производство совсем не перенесли в Смоленскую область, а ныне - консультантом по общим гражданско-правовым вопросам при районной бирже труда. Кроме того, она и в правду оказалась очень отзывчивым человеком, ибо, несмотря на профессиональную занятость тут же участливо откликнулась на просьбу. А будучи коренной москвичкой в четвёртом поколении и, что называется, женщиной хоть и разведённой, но в полном соку, - оказаться посредством произвола городских чиновников фактически вне пределов Столицы в её планы не входило никаким боком.
Таким образом, пополнившись ещё одним стойким и мотивированным членом, штаб с утроенной силой продолжил свою работу над письмами, скорректировав их чрезмерно эмоциональный слог, более казённым, и юридически выверенным. Кроме того, Стечкина предложила, не откладывая дело в долгий ящик и сразу готовить коллективный иск в суд, на администрацию Москвы вменяя оной притеснение прав коренных жителей на приоритет при выборе места жительства, и, возможное, злоупотребление служебным положением. - За спрос - не бьют... - философски - житейски подытожила она своё предложение по инициации судебной тяжбы.
- Молодец, Никитична, к тебе можно повернуться задом!.. - неуклюже, по-солдатски пошутил Шурупов, восхищённый деловой хваткой нечаянной помощницы, не переставая с момента её появления, молодецки и безуспешно накручивать свои усы торчком вверх.
Ещё через полтора часа бурных обсуждений, правок, уточнений и дополнений работа над текстом, который получился достаточно жёсткий и даже, в некоторой степени, ультимативный, хотя и юридически чёткий - была завершена. Осталось дождаться второго, уже максимально полного собрания жильцов, назначенного на 21:00 и, собрав подписи, отправить каждое письмо с обязательным уведомлением о вручении во все возможные инстанции включая и Прокуратуру РФ.
С чувством выполненного пусть пока и не до конца долга недоукомплектованный штаб единодушно постановил попить чайку с ватрушками, которые предусмотрительно купила отзывчивая Стечкина, когда узнала о варварском выселении и о включении её в актив, противостоящий этому форменному безобразию.
Однако, лишь только чайник издал сигнал о том, что вода в точном соответствии с законом физики начала менять своё жидкое состояние на газообразное, на кухню влетела Звонарёва. Окончившийся сериал развязал ей руки и ноги, и она, проклиная гадкого Родригеса, который в сотый раз, как змея ускользнул от благородного Карлоса, не хуже чем ЖЭК в непрекращающиеся периоды отключения воды, вышла на улицу отдышаться от накатившего удушливой волны гнева, где лоб в лоб столкнулась с Трандычихой. Та, будучи не в силах удерживать в себе жгущие её нутро самые последние новости, поведала ей по большому секрету, взяв предварительно клятвенное уверение - "хранить вечно", что Стуканянша и Губерман, который, к слову не появлялся с полгода и она лично - уже смотались в Департамент и даже получили смотровые ордера. А для пущего эффекта вынула из-под безразмерной юбки заветную розоватую бумажку с синюшной печатью; и, как красной тряпкой перед быком, помахала ею перед тут же вздувшимся от негодования носом Ильиничны. В возмущённом понимании Звонарёвой, - это был удар ниже пояса, ибо граничил с предательством, которое она терпеть ненавидела. Отчего собственно, задыхаясь, выдавив из себя презрительно "штрейк... брейк... херы, мать вашу!", смачно сплюнув под ноги Трындычихи, бабка Зина, недолго думая, на всех дозволенной природой парах понеслась в штаб.
