Мария осушила свой стакан и заглянула в глаза Бачане.
Бачана смотрел на эту удивительную женщину и не знал, что ей ответить. Наступило неловкое продолжительное молчание. Бачане показалось, что комната разделилась на две части: Мария осталась в одной, он сам - в другой. Сторона Марии была полна воздуха, тепла, жизни и любви, он же очутился в страшной, пугающей пустоте, в безвоздушном пространстве. И чтобы не задохнуться, он быстро встал, обошел стол, сел рядом с Марией, обнял ее и приник головой к ее груди, словно к вечнозеленому древу жизни... Мария поцеловала волосы на голове Бачаны и очень спокойно спросила:
- Скажи мне, что тебя мучает?
Бачана извлек из внутреннего кармана конверт с анонимкой и порнографическими фотографиями и дрожащей рукой положил его перед Марией. Она долго смотрела на конверт, потом вскрыла его. Мария сперва внимательно рассмотрела снимки, затем прочла письмо.
Бачана, не сводивший глаз с лица женщины, не заметил на нем ни малейшего движения. Но когда Мария, покончив с письмом, подняла на него свои огромные глаза, Бачана понял, какую он допустил роковую ошибку. В глазах Марии вместо возмущения, отвращения или ненависти он увидел лишь глубокую жалость к двум ничтожным людям - к автору анонимки и к нему самому.
Мария встала.
- Женщину совращает одиночество, дорогой. И мужчину тоже. Так что старайся никогда не оставаться в одиночестве...
Час, другой, третий сидел Бачана в ресторане, но Мария не вернулась. Гордость этой необыкновенной женщины превзошла ожидания Бачаны.
- А ваша... э-э-э... спутница давно уже ушла... - осмелился наконец смущенный официант.
- Да, да, я знаю! - ответил огорошенный Бачана.
- Прошу прощения, но... Ресторан закрывается... И если вы...
- Да, конечно, извините... Сколько с меня?
Бачана уплатил, не взглянув на поданный счет. Официант вышел.
Бачана изорвал в мелкие куски письмо и фотографии, бросил их в пепельницу и чиркнул зажигалкой. Сперва вспыхнули обрывки фотоснимков. С минуту Бачана наблюдал, как вспучивались, таяли и исчезали, превращаясь в пепел, человеческие фигуры. Пепельница напоминала ему миниатюрный ад. И когда пламя охватило анонимное письмо, Бачана вновь услышал знакомый голос. Он замер. Письмо говорило голосом Сандро Маглаперидзе.
20
Отца Иорама выписали из больницы в понедельник, но он категорически отказался уйти до вторника.
Та ночь запомнилась Бачане на всю жизнь...
...Около полуночи отец Иорам встал с постели и на цыпочках подкрался к койке Бачаны. Бачана прикинулся спящим.
- Бачана Акакиевич! - позвал священник шепотом.
Бачана не шелохнулся. Убедившись, что Бачана спит, священник опустился на колени.
- Боже великий! - произнес отец Иорам и перекрестился. - Спаситель наш! Святая дева Мария! Вот лежит перед вами раб божий Бачана Рамишвили и сам не ведает, что он есть сын ваш, душа ваша и милосердие ваше... Не гневайтесь на него за то, что дела ваши творит он от имени других. Не гневайтесь, ибо не ведает он, что бог, в которого он верует, возник в ваших недрах и по воле вашей... Боже всесильный, будь покровителем и хранителем ему и дай ему побольше сроку, прежде чем предстать перед тобой, ибо чем дольше он будет жить на этом свете, тем больше посеет в созданном тобою мире добра и милосердия. И разве не все едино для тебя, именем кого будут утверждаться на земле мир, справедливость, честность, добро? А если волею судьбы должно быть отвергнуто имя твое, но увековечено дело твое, да будет так... Зачем ты, святая троица, посеяла семя жизни и вдохнула бессмертную душу в человека? Ведь не ради честолюбия своего, не ради имени и славы своей! Разве ты отрицаешь обновление души и разума племени Адамова?..
Велик и могуч бог, которому он служит, ибо нельзя верить в дело, которому себя посвятил, без божьей на то воли... И вот лежит он, Бачана Рамишвили, пред тобою, и я, пыль от ног твоих, песчинка твоего бесконечного великодушия, коленопреклоненно молю тебя - смилуйся над ним, над восставшим рабом твоим!.. Если же обречен он тобою, то прими взамен плоть и душу мою, ибо не сумел я попрать в нем бога иного и обратить его на путь веры твоей!..
Отец Иорам встал, трижды перекрестил Бачану, потом снял с шеи маленький крест, осторожно подложил его под подушку Бачаны и лег...
Бачана долго не мог заснуть. А, когда он проснулся, отца Иорама в палате не было. Он ушел чуть свет...
Спустя неделю Бачана покидал больницу. Трогательным было его прошание с медперсоналом. Палатный врач и фельдшерица Женя тоже всплакнули, словно им было жаль видеть выздоровевшего и уходящего из больницы человека.
Накануне в палату к Бачане зашла Женя. Она положила в баночку три белые гвоздики и присела на стул. Бачана, подумав, что Женя пришла прощаться, с улыбкой ждал. Но Женя молчала.
- Начни же, Женя!
Женя замялась.
- Ну, тогда начну я!
Бачана встал, подошел к фельдшерице и поцеловал ей руку.
- Дорогая Женя, по справедливости цветы тебе должен был преподнести я, но, надеюсь, добрая сестра милосердия простит своему неотесанному и неблагодарному пациенту эту бестактность.
- Бачана Акакиевич, - прервала Бачану Женя, - пока вы болели, сюда каждый день ходила женщина... Очень красивая женщина... И справлялась о вашем здоровье... Да...
У Бачаны сперло дыхание.
- Какая женщина, Женя? - спросил он, хотя ему все стало ясно.
- Она заклинала меня не говорить вам...
- А как ее звать?
- Не знаю... Приходила каждый день и плакала, плакала... Вы не догадываетесь, кто она?
- Догадываюсь, Женя...
- Она очень вас любит... Оставила письмо, просила передать вам в день выхода из больницы... Вот оно...
Бачана взял письмо и, стараясь скрыть охватившее его волнение, стал перебирать в банке гвоздики.
- Она очень вас любит, Бачана Акакиевич!
- Спасибо тебе, Женя!
- Она очень хорошая, очень красивая, Бачана Акакиевич!
На подведенных черной тушью глазах Жени выступили слезы.
- Это ты очень хорошая и очень красивая, дорогая Женя! - Бачана еще раз поцеловал руку фельдшерице.
Женя поспешно вскочила и вышла из палаты.
Бачана прилег на койку и задрожавшей рукой вскрыл конверт.
"Дорогой мой!
Теперь, когда бог внял моим мольбам и даровал мне твою жизнь, я хочу - не прося сочувствия и прощения - выплакать перед тобой мою боль, которую, казалось мне, не вместит хранилище бед и несчастий всего человечества и для которой оказался достаточным вот этот листок бумаги...
Лет двадцать тому назад не было ребенка умнее я красивее меня... И воспитанного хуже меня... Свой миллион мои родители истратили на то, чтобы сделать меня несчастной... Никогда я не признавала ничьей опеки и не нуждалась в провожатых - ни в школу, ни на улице. И когда однажды я села в машину напросившихся "провожатых", тогда... пропала моя жизнь и превратилось в ничто имя мое... Я не могу описать то, что произошло потом... Я рассказываю об этом впервые, рассказываю перед богом и тобой... Я была распята на кресте в Цивгомборском лесу, и молодость моя до сих пор висит там, на том обгорелом кресте...
...Потом я жила, смеясь и танцуя... И дожила до сегодняшнего дня. И вдруг я остановилась. Я вспомнила бога и перекрестилась. И вот я стою теперь на коленях перед тобой и прошу тебя: прими мою жертву, прими душу мою, прошедшую сквозь адские муки, которая все эти годы стремилась к тебе... Я благословляю этот ад, ибо путь через него шел, оказывается, к тебе..."
Если б в ту минуту врачи сняли у Бачаны кардиограмму, ему долго еще пришлось бы лежать в больнице.
Бачана принял две таблетки седуксена и попросил собственное сердце успокоиться. Потом его вновь окутал розовый туман, и он заснул. И это был первый за все время его болезни сон без сновидений.
Утром, попрощавшись со всеми, Бачана спустился к профессору. Профессор сидел за огромным письменным столом и внимательно что-то рассматривал через лупу. Бачана сперва не мог понять, чем занят профессор, а поняв, похолодел: перед профессором на столе лежало несколько разноцветных и разнообразных моделей... искусственного сердца. Бачане стало так плохо, что он поспешно опустился на стоявший у двери стул. Профессор поднял голову, удивленно взглянув на Бачану. Узнав его, он отложил пластмассовое сердце, встал в направился к нему.
