Неужели… Неужели он не виноват?Ах, как сложно об этом думать…

Я встаю, поднимаю опрокинутый стол, беру пару листов из, разбросанных на полу, достаю ручку, закатившуюся за ковер, сажусь, и начинаю писать.

Никогда не смогу забыть, как выглядела моя мама в свои последние дни. Ей было всего пятьдесят лет, когда ее признали социально-опасной и приказали… Приказали отправить ее в обитель Высшей Силы. Они просто оставили ее в комнате, где подожгли самые опасные дымные травы. Я помню ее лицо, ее безмятежное лицо, когда она лежала, то закрывая, то открывая глаза, и равномерно дышала, видимо, не понимая, что вдыхает свою собственную смерть. Ее безмятежная улыбка выражала счастье. Невозможно, чтобы человек, страдавший большую часть своей жизни, смог почувствовать себя счастливым только на смертном одре. Это несправедливо!

Я не помню, чтобы мама хоть когда-то улыбалась. Она редко выходила из дома, практически все время просиживала на окне второго этажа. Она читала книги, на них уходило больше всего времени. Где-то неделю после прочтения очередного романа она вообще могла не подавать признаков жизни, закрывшись у себя в комнате. А потом она сжигала книги на заднем дворе. Это было ужасно. Это пугало меня, заставляло убегать подальше и прятаться получше, дрожать и не помнить своего собственного имени от страха.

Она бегала, кричала и смеялась, вырывала страницу за страницей, подбрасывала в воздух. Опускались эти страницы уже сажей и пылью. Я помню, что когда я была совсем маленькой, двор был засажен прекрасными розовыми кустами. После того, как с мамой что-то начало становиться не так, двор начал выглядеть как пустыня, как пожарище. Эти перемены стали появляться не только во дворе. Еще и в доме, в атмосфере, в самом отношении.

Начиналось все безобидно. Практически безобидно. Мне исполнилось семь лет, и я отправилась в школу при обители бесстрашных. Мама почему-то настаивала именно на этой обители, хотя мне там никогда не нравилось. Когда учебный год подошел к концу, и устраивались показательные итоговые сражения, на которые были приглашены все родители, мама заблудилась в школе. Она случайно забрела в историческое крыло, где хранились рисунки и портреты всех бывших учеников. Туда редко кто-то ходил, поэтому наставники обители не сразу нашли маму. Она пропустила мое выступление, поэтому я попросила наставников помочь мне отыскать ее. А ведь я так долго готовилась!

Тогда мы нашли маму, сидящую напротив картины с выпускниками обители, написанной почти десять лет назад. Мама плакала. Я взглянула на картину, на которой были изображены радующиеся подростки. Та картина та запомнилась мне в мельчайших деталях. На ней был изображен десяток подростков, но внимание привлекал темноволосый парень, нежно обнимающий светловолосую, будто бы прозрачную девушку, и стоящий рядом юноша, счастливо улыбающийся. Мне показалось, что мама смотрела прямо на них. Ума не приложу, почему. Я сразу знала, кто мы такие, что мы не из этого времени. Мама не могла знать этих подростков. Но почему-то именно это ее сломало.

Это были первые и последние итоговые сражения, на которые пришла моя мама. Она стала все реже и реже выходить из дома. Кончилось все тем, что через несколько лет нам отключили свет, потому что мама не погашала задолженность, ибо «там зверги, зверги хотят денег, я не понимаю, почему никто не понимает, что это зверги». На самом деле мама говорила вещи и похуже.

Когда мне исполнилось 12 лет, она совсем слетела с катушек. К тому времени денег у нас осталось очень мало, а зарабатывать ни я, ни мама не могли. Мне было не разрешено по закону, а мама не собиралась ничего делать. Иногда мне казалось, что если я ее не покормлю, то она будет сидеть и смотреть в свое дурацкое окно, пока не иссохнет до смерти.

Она иногда выходила из себя. Расскажу про один раз, который запомнился нам больше всего. Этот момент разделил мою жизнь на «до» и «после». В тот день до нее дошло, что ты больше никогда не появишься. Ты, кстати, так и не появился, поэтому она стопроцентно была права. Но в тот день это не играло решающей роли. Мама как обычно бегала по двору и разбрасывала остатки очередной книги, приговаривая:

– Ах, он ее не любил, зачем же она ему поверила! Но он придет, он придет! Он обещал, я никогда не останусь одна!

– Мама, он никогда не придет! Никогда! Ты слышишь, никогда! Он нас бросил! Оставь свои иллюзии! Мы должны жить, мама! – я не выдержала. Даже я, ее любящая дочь, не могла больше сдерживаться. Когда кто-то другой излишне бредит своими надеждами, то это только подогревает градус твоего собственного кипения.

Мама остановилась, отбросила книгу и резко повернулась.

– Что ты сказала?

– Он. Не. Придет!

– Ты не понимаешь, о чем ты говоришь, Алиса!

– Я понимаю, а вот ты заигралась. Нам нужно жить! Мама, я не ела уже два дня! Мама ты не выходишь из дома! Мама, мне всего 12 лет! Я не могу все делать самостоятельно!

– Ты лжешь! Он придет! Прекрати говорить такое!

– Нет! Он! Не! Вернется! – прокричала я. Глаза мамы налились кровью. Последнее, что я увидела, – это была стена огня.

В тот день у меня появилась Рене. Рене спасла меня. По крайней мере, сама Рене так говорит. А я жива до сих пор, поэтому у меня нет никаких оснований считать, что Рене мне лжет.

Трезво оценивая все, что с нами происходило, я могу сказать, что мама была не готова к жизни в этом мире. У нее не было никого. Точнее, был только ты, Лений, но ты нас бросил. Это было ужасно безответственно!

Сейчас, узнав, что же произошло, я запуталась еще больше. Я не знаю, что считать правым, а что нет. Я не знаю, смогу ли я простить тебя или нет. Я не знаю, сможем ли мы сделать это. Но я уверена, что мама смогла бы отпустить твои грехи, несмотря ее не выдержавший рассудок, несмотря на годы ожидания и одиночества. Если ты когда-нибудь выберешься из своего заключения, с моей помощью или же без нее, то твой долг – это вернуться во времени к тому моменту в усыпальне. Проникнуть в палату к маме и попросить у нее прощения. Она простит. Или уже простила. Я думаю, что ее счастливое выражение лица было не просто так. Похоже, что ты как-то сумел спасти ее душу от вечных страданий, несмотря на то, что наполнил ее земную жизнь мучениями.

Может быть, она тебя и просила. Но я нет. Нет, папа. Нет, отец. Нет, Лений. Я поняла, что нам угрожает опасность. И, несмотря на все твои ошибки, я готова слушать тебя дальше, если ты будешь честен. Я не знаю, что же я сделаю, но право быть выслушанным ты точно заслужил.

Я закрываю на секундочку глаза. Вздыхаю. Возвращаюсь к реальности. Вижу, что на одном из листов-черновиков, приготовленных мною для письма, появилась надпись, сделанная беглым почерком чересчур эмоционального человека.

«Это будет твоей ошибкой, Алиса! А если он как-то замешан в казни того молодого человека на площади? Если это наш папаша все подстроил, а тот юноша ни в чем не виноват? Ты понимаешь, о чем это говорит? Подумай, Алиса. Ты не должна доверять ему!»

И что? Я хочу попробовать верить кому-то. Тем более он объяснил все достаточно рационально, чтобы понять, почему он не возвращался, почему не сможет этого сделать вообще. Но все-таки осталось нечто, что я не могу понять…

Ладно, сейчас не об этом. Я охватываю взглядом комнату. Понимаю, что она безбожно разгромлена. В дверь стучат.

– Привет, Алиса! – говорит Лузана, терпеливо подождавшая, пока я, прихрамывая, добралась до двери. – Алия сказала мне, что отдала письмо тебе несколько часов назад. Лений очень попросил прийти и спросить, не написала ли ты ответ.

– Написала, держи. Я просто слишком занята. Принеси ответ завтра с утра, пожалуйста. Пока, – говорю я и захлопываю дверь прямо перед носом Лузаны. Она даже ничего сказать не успевает.

Я бреду на ватных ногах к столику, на котором лежит моя сумка, хватаю ее и бессильно сползаю по стене.