– Пошлю навстречу обозам дружинников с парой десятков мечников, – отвечал Гнежко. – А морок… что за морок такой?

– Да самый обычный, князюшка, мрет скотина, а кто поест ее, так сразу заболевает. Я ничего точно не знаю, несведущ я, да только вот как пришла к нам семейка с выдивьем, та, что в Красном Конце живет, так и стал скот падать.

Привык Волх, что в детинце любую беду вешали на совесть дивородков или ламанов. У Гнежко всегда виноваты нелюди, не знает он других врагов.

– Многовато дивородков в Застеньграде стало, как думаешь? – задумчиво проговорил Гнежко.

– Многовато, князюшка, многовато! Ступить некуда, везде они! Бывало, иду по делам своим, а они так и пырятся своими глазками уродливыми, так и провожают взглядом своим проклятым…

– Вот что. Утомило меня это пустословие с выдивьями, – Гнежко поднялся. – С этого часу даю три дня, чтобы каждый выдивий убрался за стены Застеньграда и больше на торжище не продавал. Не хватало нам тут коровьей смерти от этих выродков.

Волх почувствовал, как гнев с новой силой заливает его изнутри, будто жидкое пламя. Гнежко ненавидит выдивьев, а именно они нуждаются в благоволении князя. Никому на всем свете не нужны несчастные дивородки: ни чуды их не признают, ни люди. Закружилась голова у Волха, перехватило дыхание. Хоть и не были чуды и выдивьи ему родичами, если верить словам Граба, но знал Волх, как никто другой, каково быть никем не любимым. Не сорная трава то растет у дороги, а княжич в родном тереме всем чужой.

Вышел Волх из терема и побрел в сад, где когда-то собирал яблоки вместе с Грабом. Была там одна скамейка, всеми забытая, у самого забора в тени: не садились на нее девицы щебетать, не присаживался князь отдохнуть, только Волх там и сиживал, думы темные думал.

До самого заката солнца сидел Волх, ломал голову. Страх подступал к самому горлу, руки дрожали листами на ветру. Не быть теперь покою княжичу. Поднялся только на закате и отправился найти Переплута. Хитрый он, ловкий, но добра Волху желает… А можно ли добро на чужой смерти выстроить? Только произнес про себя «смерть», как сердце дробно застучало. «Неужто нет другого выхода?» – горько думалось княжичу.

– Сам подумай, Волх, разве дальше будет лучше? А ну как отошлет тебя старый пень в Южную Полму? А ну как выгонит из дома? Тогда уж точно не быть тебе здесь князем, – так говорил ему Переплут. – Слышал ли ты о последней воли Гнежко? Прикажет он завтра всем выдивьям покинуть жилища. Застеньград отныне город без дивовищ.

– Слышал.

– Ну, разве справедливое решение?

– Несправедливое.

– Разве ты бы позволил такому случиться?

– Не позволил бы…

– Так действуй, княжич. Возьми ниточку своей судьбы в свои руки! Пусть удивятся твои суженицы, пусть старик-Иномер с печи от неожиданности сверзнется.

– А как же благость? Что будет с ней? Как я в Вырий пойду?

– То не зло, что ради добра сделано, – улыбнулся Переплут и подмигнул единственным здоровым глазом. Задумался Волх, пробуя на языке эту мысль. Неужто можно ради добра совершать злое? Неужто прав Переплут?

Лил хитрые слова Переплут, словно песню пел. И не выдержало сердце Волха. Решился он.

Дождавшись глубокой ночи, Переплут и Волх встретились в темной гриднице. Полная луна то и дело пряталась за темными тучами, вдали слышались раскаты надвигающейся грозы. Волх показал Переплуту кинжал, а тот только улыбнулся.

– Но как же часовой? – спросил Волх у помощника. – Отец уже много лет спит под охраной.

– Охрана та не охрана вовсе, а сонный юнец. Доверься мне, княжич, я всё устрою.

Волх выжидал за углом, пока Переплут неспешно прошел к стоявшему у двери в княжеские покои молодому дружиннику Бранко. Клевал носом юноша, но при виде Переплута постарался встать ровнее и принять бравый вид.

– Какая гроза собирается, – зевнул Переплут. – Быть буре.

– Верно. Снова колосья на поле побьет…

– Не зябко тебе тут стоять в переходе, Бранко? Сквозняки да ветерочки.

– Зябко, но что ж поделать: мой черед княжеский сон охранять, – улыбнулся Бранко горделиво, а сам поежился и повел плечами.

– На вот, хлебни для тепла, – протянул Переплут Бранко небольшой кожаный сосуд. – Да не бойся, мед это, едва ли крепкий.

Бранко отпил пару глотков:

– Странный у тебя мед, Переплут.

– Ну уж извиняй, привереда, – усмехнулся Переплут и пошел прочь. Не успел завернуть за угол, как Бранко уже упал на пол. Не простой то был мед, а с сон-травой замешанный.

– Пойдем, княжич, судьбу твою вершить, – обратился к Волху Переплут, и они, таясь и оглядываясь, направились к княжьим покоям.

То не дверь дубовая заскрипела, а сердце Волха застонало – сам не верил он в то, что собирается сотворить. Медленно вошли они в покои, затворили дверь, огляделись. Спал Гнежко и не слышал ничего, укрывшись мехами. Спал князь и не ведал, что замыслил его приемыш Гореслав.

Переплут шепнул едва слышно в самое ухо Волху:

– Ты станешь князем, Змеерожденный. Одно дело – и до конца дней своих будешь ты править, станешь хозяином своей судьбы.

Но не княжить Волх хотел, не это было его мечтою. Гнев и обида, мучавшие столько лет, стучали в ушах, будто тугой барабан. Поквитаться – вот чего хотелось княжичу. Отомстить тому, по чьей вине каждый день для Волха был испытанием. Отплатить кровью за каждую слезинку, пролитую за долгие туманные годы. Переплут обещал, что уговорит каждого из дружинников последовать за Волхом, но не тревожило его дальнейшее: вся жизнь его будто бы сошлась на этом мгновении, в этих покоях. Не тут ли змиулан-отец зачал его, Волха? Не тут ли пролилась черная кровь, погубив Лучезара? Не тут ли всё началось?

Волх бесшумной мышью подкрался к Гнежко. Осыпанные пеплом волосы разметались по перине, костлявые пальцы судорожно сжимают край мехового покрова. На кровати лежал старик. Испещренное скорбными морщинами лицо неспокойно: видит Гнежко тревожный сон. Уж не смерть ли он свою видит? Уж не Верлиока ли снится князю, зазывает в свою повозку?

Переплут встал за спиной Волха и снова шепнул в самое ухо:

– Сверши то, ради чего ты был рожден, княжич.

Не понял этих слов Волх, но не было ни сил, ни времени выспрашивать. Вытянул из ножен кинжал с серебряной рукоятью, опустил взгляд на Гнежко.

– Заноси кинжал, княжич, делай свое дело. Не ради зла, а ради блага.

Дрожала неверно рука, сжимающая кинжал. Тяжело вздымалась грудь князя.

– Не медли, княжич.

Не луна то в окошке блестит, а злодейский кинжал сверкает в неверном звездном свете. Наклонился Волх к отцу, но никак не мог собраться с силами. Неужто вся горькая жизнь вела его сюда, к немощному старику? Неужто каждое злое слово, сказанное Гнежко, привело его сюда, занесло его руку с кинжалом? Неужто Гнежко, светлый князь Северной Полмы, будет предательски убит собственным наследником?

Но как же быть с выдивьями-изгнанниками? Как же быть с той злосчастной пощечиной? Как же быть с каждой обидой, что копились в сердце Волха и выросли уже выше Кокорова хребта?

Вдохнул Волх, но не мог надышаться, будто кто стиснул железной рукой его грудь. Переплут ухватил запястье княжича и поднял руку с лезвием:

– Бей, княжич, бей.

Но тут вздрогнул Гнежко и открыл глаза. Волх будто в ледяной колодец упал.

– Гореслав? – тихо произнес Гнежко и тут заметил в руке княжича кинжал.

Изменилось лицо старика, стало вдруг смиренным, будто не мог он защититься и не хотел, только глаза его странно блестели и прожигали лицо Волха ледяным холодом. Будто и не ждал князь пощады, но и готов был к смерти: смотрел он на убийцу пристально и спокойно, как с высоты небес смотрят соколы за бегом мыщерки.

Волх отступил на шаг, потом на второй, никак не в силах отвести взгляд от Гнежко, потом развернулся – и стремглав бросился из покоев. А Гнежко продолжил лежать, не в силах теперь закрыть веки.

Переплут следовал за княжичем по пятам:

– Что ты творишь, Волх? Неужели думаешь, что уйдешь живым отсюда? Старый волк поднимет тревогу, не видать нам своих голов!