Так что “Правда” вовремя забила тревогу, и жаль, что ее не услышали партийные верхи.
А сколько шишек упало на голову В. Г. Афанасьева, когда газета рассказывала о беспределе, чинимом Шакировым в Бурятии, Бойко — в Днепропетровске, Калашниковым, кунаком генсека ЦК КПСС, в Волгограде, Медуновым — в Краснодарском крае…
Главного редактора “Правды” нельзя было отпустить — его надо было снять.Надо было найти подходящий случай. Иначе подумают, что с ним расправляются за критику. А это — черное пятнышко на безупречно белом мундире генсека. В то же время и снять было нельзя просто так: хотелось показать всем партийцам, посмевших свое суждение иметь, возомнившим себя “мыслящим тростником”, что подобное поведение не прощается.
Случай нашелся. Похожий на скверный анекдот.
Однажды в понедельник, летом 1989-го, приходим мы на работу, а у подъезда редакции — толпа возбужденных людей. Они буквально осаждают “Правду”. В чем дело?
Оказывается, “Правда” перепечатала из итальянской “Реппублики” скандальную публикацию о безобразном поведении Ельцина в США. Борис Николаевич, будто бы выпив лишнего, помочился на колесо самолета, прямо у трапа, явился на лекцию в каком-то представительном центре в сильном возбуждениии т.д., и т.п.
Правдинскую перепечатку встретили в штыки горячие поклонники “светоча демократии”. Они сжигалигазету на Пушкинской площади, посчитав “Правду” рупором Горбачева и помошницей в его интригах против личного врага и политического оппонента. Тогда уже в ходу были лозунги и транспаранты на массовых демократических демонстрациях: “Партия! Дай порулить!”, “Горбачев — кровавый диктатор”… Один из идеологов демореволюции, кстати, старший брат тогда еще неизвестного А. Б. Чубайса, призывал к штурму Смольного и Лубянки. По рукам гуляли газетки и цитатники, в которых вовсю полоскали коммунистов и Советскую власть. Знаменосцем решительных перемен толпа и те, кто ею управлял из-за кулис, выбрали Бориса Ельцина. На его выступления буквально ломилась мелкая интеллигенция, особенно ее женская часть.
А тут “Правда” посмела бросить ком грязи во всеобщего кумира! Позор ей!
Многие из тех, кто уже примеривался к будущим погромам коммунистической газеты, понимали, что за антиельцинской публикацией чувствуется рука генсека ЦК КПСС. Уж очень жестко были связаны в сознании людей ЦК и его официальный печатный орган.
М. С. Горбачев, видимо, рассчитывал на иную реакцию, не был готов к тому всплеску возмущения, который вызвала публикация. Как не был готов и к тому, что появление перепечатки из популярной итальянской газеты, тут же нареченной проельцинской прессой желтой газетенкой, будут связывать с его именем.
Философ Иван Тимофеевич Фролов, академик, помошник генсека, вскоре ставший главным редактором “Правды” и секретарем ЦК, в разговоре со мной как-то дал понять, что именно на Старой площади родилась мысль о перепечатке.Но старый железный партиец отказался сообщить какие-либо подробности. Так что утверждать, как это было на самом деле, я не могу, а Иван Тимофеевич несколько лет назад ушел из жизни.
У нас долгое время считалось, что если о чем-то умолчать, то этого факта, события как бы и не было вовсе. Пусть, дескать, строят предположения, муссируют слухи, но доказательств-то нет. Расчет на это был и в случае с компрометирующей перепечаткой. Но шквал обвинений оказался столь грозным, что отбиваться от этих выпадов разбушевавшейся массы Кремлю стало невмоготу. Надо было отвести поток гнева в другое русло. Особенно настырным давали понять, что неприятный случай — целиком на совести “Правды”, ее главного редактора В. Г. Афанасьева. Козел отпущения был найден, судьба Виктора Григорьевича предрешена.
И 23 октября 1989 года в редакцию газеты приехал Президент СССР, Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Сергеевич Горбачев. Как говорили в 19-м веке — собственной персоной. А вместе с ним — член Политбюро, секретарь ЦК КПСС Вадим Андреевич Медведев (не могу утверждать со стопроцентной достоверностью, но, по=моему, он весьма гордился тем, что у него в помощниках ходил Вячеслав Никонов, внук Вячеслава Михайловича Молотова). Привезен был в “Правду” и представлен членам редколлегии в качестве главного редактора академик Иван Фролов, с которым у меня впоследствии сложились, кстати говоря, очень добрые отношения, основанные на взаимопонимании.
Иван Тимофеевич, скажу сразу, был очень сложный по складу ума и характера человек, и у нас с ним бывали и откровенные, чисто товарищеские разговоры на самые животрепещущие, полузапретные темы, и мелкобытовые размолвки, когда кто-то внушил ему, что Александр Ильин стремится занять его главредакторское кресло. Иначе говоря, подсидеть. Хотя и он, и я хорошо знали, что в системе тогдашней, строго регламентируемой номенклатурной бюрократии было невозможно, чтобы главным редактором “Правды” стал журналист, пришедший в газету спецкором отдела, прошедший все ступеньки внутриредакционной иерархии и, наконец, ставший к штурвалу. В “Правду” ее редакторов всегда присылали со стороны, из партийных структур, по личной прихоти генсеков. Но раздосадованный Фролов этого, судя по всему, не принял во внимание.
Иосиф Виссарионович Сталин, стоявший у истоков “Правды”, автор одной из передовых статей ее первого номера, по-моему, до конца своих дней считал себя ее главным редактором. Да практически и был им.
Зундель Давидович Блисковский и Дмитрий Федорович Зарапин — правдисты с 20-х годов — рассказывали мне, новобранцу “Правды”, что ни один номер газеты в советские годы не выходил без благословения Сталина. Ему посылали уже сверстанные полосы, он их читал, правил статьи и заметки. Часто случалось, что газету приходилось после этих правок делать заново. Нередко “Правда” выходила в свет ночью, а то и к утру. Измотанных сотрудников редакции везли в пансионат “Серебряный Бор”, где они могли малость отдохнуть, придти в себя, чтобы вновь заступить на вахту. Зная, что малейшая не то чтобы ошибка, но и неточность, могли стоить жизни.
Позволю себе небольшое отступление.
Уже в 80-е годы ХХ века в рубрику “Страницы истории”, которую вел я, вклинился очерк Дмитрия Волкогонова о начале Великой Отечественной, о жертвах репрессий в армии. К этой публикации я не имел никакого касательства. А вспоминаю о ней по такой причине.
Дм. Волкогонов рассказывает, точнее — измышляет, как Сталин воспринял заметку в “Правде” о гибели своего вечного врага — Льва Троцкого. Сталин, дескать, гневался по поводу содержания этой заметки: не так расставлены акценты, не те оценки даны, не отведены все упреки в причастности к событию руководителей Советского Союза.
Не могу полемизировать с ушедшим в мир иной генералом -историком Волкогоновым. Я придерживаюсь старой прописи: о мертвых или хорошо, или ничего. Но маленькую поправку хочу внести: ни одна газетная строка о Л. Д. Троцком (Бронштейне) не могла появиться в “Правде” без санкции Сталина. Ни одна! Плата за ошибку была в те годы слишком высока. Смертельно высока.
При жизни Сталина, как и при Хрущеве, я в газете не работал, но система подбора кадров, технология выпуска “Правды” сохранилась и при Брежневе. Один только факт личного характера. С заведующим отделом кадров “Правды” Федором Кожуховым (его заместителем был уже глубокий пенсионер, долгое время возглавлявший кадровую службу газеты Михаил Федорович Шишмарев) мы столкнулись в правдинском коридоре совсем случайно в феврале 1973 года. Он пригласил меня в свой кабинет, расспросил, кто я и откуда приехал на семинар, который был организован завсектором печати ЦК КПСС Иваном Алексеевичем Зубковым (светлая ему память!). Ф. Ф. Кожухов, бывший собкор по Донбасу, предложил заполнить анкету и подумать о переводе из “Ленинградской правды”, где я заведовал отделом партийной жизни, в “Правду” — разумеется, не более чем спецкором. Я тут же согласился.
Но в “Правду” меня вызвали только в августе 1973-го. Несколько месяцев шла кропотливая проверка будущего правдиста. И в начале августа мне позвонил заведующий Ленинградским корпунктом “Правды” Михаил Дмитриевич Васин,мой добрый товарищ, и сказал: