В ней - холодная душность и духота, а рисунки на оконном стекле фильтруют и преломляют их, давя сверху небом, а снизу - обломанным заусенчатым подоконником...

...Мы выбегаем с ней во двор, как сказали бы, сверкая пятками, сломя голову, - и тут же задираем лица к небу, на секунду забыв, что умеем дышать.

Море деревьев февраля колышется мне навстречу, сбивая с ног волной ветра и острых запахов влажной земли, подгнившей травы и пробивающихся из-под кочек молодых желтоватых ростков. Неразвернувшиеся влажные побеги мякотью утопают в зеленом мху, увешанном прозрачными каплями росы, в которых отражаются мое лицо и мои стремительно промокающие от воды тканевые тапочки. Лес протягивает навстречу свои руки, стоит только сбежать по неровным и низким ступенькам крыльца, упирающиеся прямо в траву и кривой заросший палисадник. Лес подступает вплотную, такой словно знакомый, мягкий и родной.

Топорщит ветки-лапы, где редкий подлесок тихонько шелестит и распространяет шорохи по всей округе. Маленькие листочки кустов трепещут на прохладном ветру, серебрясь разными сторонами, и зелено-серая даль рябит и слегка колышется, стоит только начать вглядываться в нее неподвижно. И за ней пусто.

- Ну и где же тут лоси? - озадаченно и тихо спрашивает Беладонна, но сейчас понятие "тихо" слабо применимо к ее голосу, срывающемуся на звенящие радостные высокие нотки. - Мне говорили, что здесь есть лоси... ЛО-ОО-СИ! - она зовет и смеется, а ее голос эхом подхватывает шум и шелест листвы и гомон птичьих голосов.

Дом смотрит на нас - седыми окнами из-под ороговевшей чешуйчатой крышей, шумит вставками-окнами, хлопает дверями, топочет половицами под неслышными шагами. Покатый склон его усеян пиками-антеннами, сливающимися с голыми обожженными лишайником стволами и ветками сосен вдали, что черным забором или решеткой перегораживают небосвод, стараясь изрешетить его в мелкие полосочки. В них облака застревают и держатся где-то внизу, в стороне, не позволяя себя подняться высоко в небо, обведенное голубым крошащимся мелком. Я буквально ощущаю, как у меня пахнут им пальцы и крошится им под ногтями, я зачерпываю небо в ладонь, чтобы выпить его ветра и дождя.

- УР-РААААА! - вопль Беладонны взметается ввысь, вспугивая с соседних веток нескольких птиц, которые тоже устремляются прямо в безоблачную, безбрежную голубую глубокую даль, похожую на чайную чашку.

Небосклон дрожит, трещит, звенит и дребезжит от ее радостных криков и я чувствую, что хочу закричать тоже, подхватить эту полную красок и жизни веселую и чистую звонкую ноту, готовую сорваться ввысь и улететь. Так далеко, что и не добраться взглядом.

Ветер треплет ресницы и щекочет порывами глаза, так, что они начинают слезиться, расцвечивает щеки прозрачным румянцем, и я грею их ладонями, пытаюсь ощутить краски, впитывающиеся в кожу. Ветер пахнет полынью, в нем запах весны - горького цветения и шепота трав, раскачивания деревьев, сцепившихся между собой ветками, тепло сухой нагретой земли, пуха и желтой цветочной пыльцы. Я чувствую солнечные прикосновения и лучи на своем лице - и открываю глаза...

...хмурое подутро чумазой серой копотью вламывается в окна, пугая чужие сны и прерывая еще не начавшиеся звуки утренней ходьбы и движений за дверью и в перепутанных темных коридорах. И заставляет тишину дремлющих дыханий опять оборваться - на мои хриплые стоны и неясный полусонный бред, похожий на невнятное бормотание.

От остывшей батареи, гусеницей свернувшейся под окном, волнами расходится холод, и я чувствую как закостенели и замерли веки, пытаясь жмуриться и не дрожать.

Вздрагивая от пробирающей поземки по спине, жмусь под куцым покрывалом, завернутым в проштопанную по краям простыню, до боли стискивая онемевшие пальцы и пытаясь подтянуть колени ближе к груди. Но не могу. Почему-то не умею. Я не знаю - как...

Внутри меня разгорается что-то странное - разверстывается, захватывая все больше пространства, становясь горячее, жгучее, ядовитее. Я не могу пошевелиться, я не успеваю ничего понять, когда дымная копоть от горения внутри подкатывает слишком высоко к горлу, и я задыхаюсь и никого не могу позвать. Душный воздух комнаты комками застревает в легких, трещины потолка придвигаются ближе, вдавливая в себя, и я прячусь от них, зажмуриваясь - изо всех сил, из последних, - в свои воспоминания, пахнущие солнцем и сырой травой, по которой можно бродить босиком...

...Мы забираемся куда-то глубоко в чащу. Здесь воздух чист, прозрачен и опьяняюще свеж, хоть Беладонна и не знает, что значит "опьяняющий", но она так говорит и заливисто смеется, позабыв обо всем. Под ее ногами, в обрамлении странных желтых цветов с круглыми темными листьями, обожранными серебристой поземкой, тонкой водяной змейкой протекает ручей - бежит, шумит, перепрыгивая через попадающиеся камни, ветки и кочки, он еще совсем молодой и сонный, и мы смотрим на него с Беладонной, затаив дыхания, словно боясь спугнуть ненароком что-то таинственное и волшебное...

...Где-то с тихим всплеском падает камень; маленькие круги бегут по воде, размываемые течением, пока не исчезают вовсе. Потоком воды волочет и перекатывает за собой размоченную сосновую шишку. Где-то под высокими листьями осоки капают и ударяются о гладь капли воды, тут же исчезая, канув в общий поток. И так все волшебно и странно, и сладко делается вокруг и на языке.

Я пробую на вкус ветер и стараюсь запомнить его во всех подробностях.

...Из-под глиняного берега у самого края воды свешивается в ручей чей-то хвост, существа, похожего на ящерицу, и тут же исчезает, еще раньше, чем Беладонна успевает восхищенно дернуть меня за рукав. Она такая красивая сейчас. Я смотрю на нее и шепчу, одними губами, завороженно, веря и - наконец - действительно желая верить в свою ворожбу. Мне хочется жить, до щемящей тоски в сердце, так, что все внутри вздрагивает и замирает.

- Мы будем ловить тритонов следующей весной. Я тебе обещаю.

Обещаю...

Обещаю...

Слова растворяются в темноте, проеденной плесенью стен и недостающих дыханий, мои воспоминания превращаются в труху и пепел, поджигающиеся прямо вслед за моим дыханием. Прямо вслед за несносным, гниющим торфяниковым тлением, что набрякает, щетинясь, горячей горячечной пустотой в костях, выправляя и выкручивая во все стороны суставы, и я боюсь этой боли.

И нет никого рядом, кто бы смог меня утешить. Никого такого же, как я.

Мы - это маленькие дети, похороненные в лесу.

Кто я?.. Кто я?..

Откуда-то со стороны, сквозь всполохи пожара, доносятся гул и вкрадчивое переплетение чьих-то голосов, сладким сиропом затопляет все изнутри, проникая под кожу, чтобы слиться с ней воедино. Удавами слов, жгутами мыслей, пропитавших это место вслух, мысленно и вскользь.

Я слышу отдельные слова, я разбираю наконец, что они говорят, но ничего не слышу. Все тише.

Здесь нет тишины, которая смогла бы меня защитить, не дать мне рассеяться в ничто, не дать потеряться, и ничто не препятствует мне, когда я улетаю, растворяюсь, сгораю против воли и перестаю быть. Только... внезапно слышится от двери кроткий вздох

И мне кажется, как кто-то опять уронил на пол стакан...

Или это просто звон...

ЭПИЗОД 8: город полыни, солнце и вечный сон;

...Когда я снова открываю глаза, проводов, опутывающих конечности, стало еще больше. Трубок и клапанов - тоже. От трубок вьются удавами хвосты пластиковых мешков, наполненными полупрозрачной жидкостью, как огромными каплями холодной росы, зависшие прямо в воздухе. Их много, чтобы возможно было сосчитать, если уставишься только в одну сторону, и они похожи на большие пьяные животы, пропускающие через себя призрачный белый свет, который как будто стал заметно холоднее и прозрачнее, желтее, чем было прежде. Словно в мое небесное молоко добавили кусочек масла, которое тает, оставляя за собой разбегающиеся дорожки и кляксы на бирюзовой пенке. Мое молоко покрывается корочкой. Или это я коченею, больше не в силах поднять глаза. Я с трудом замечаю, где я. Но я не здесь.