Агата – а это была именно она – мгновенно сориентировавшись в темноте (хотя только что вошла из освещенного помещения, и, по идее, ее глаза не могли так быстро адаптироваться к изменившемуся освещению, а вернее – полному его отсутствию), сделала несколько быстрых и бесшумных шагов, «Как кошка ступает на подушечках своих лап», – промелькнула у него в голове странная мысль, и остановилась прямо перед Бобровым.

Он ничего не произнес, кроме позволения войти, и просто продолжал молча смотреть на нее, только сердце гулко запульсировало где-то в области барабанных перепонок. В какой-то момент он даже испугался, что она и сейчас каким-то мистическим образом чутко уловит это внезапно нахлынувшее на него волнение и опять, в очередной раз за сегодняшний вечер посмеется над ним. Он уже представил эту ее особенную улыбку и почувствовал, как внутри него начинает подниматься какое-то неведомое ранее сопротивление. Но темнота, в которой они до сих пор находились, не позволяла что-либо рассмотреть на ее лице – в отличие от нее он не умел видеть без света.

И вдруг произошло совсем уж невероятное: Агата так же бесшумно приблизилась почти вплотную, наклонилась и поцеловала Боброва в губы. От неожиданности он несколько отпрянул назад, к спинке кресла. Она же, нисколько не смутившись его реакции, села к нему лицом на его колени – так, что ее ступни оказались развернутыми назад, а коленки упирались в спинку кресла, и еще раз поцеловала, обхватив голову руками и запустив свои пальцы с острыми ноготками в его шевелюру. Бобров вышел из ступора и, уже плохо себя контролируя, крепко стиснул ее за хрупкую талию и притянул к себе еще ближе, впиваясь своим ртом в ее жаркие губы. Две-три секунды длился этот безумный поцелуй (которого, безусловно, он не должен был себе позволять, но кто способен сохранить трезвый рассудок в подобные минуты?!), после чего он почувствовал, как чем-то острым обожгло его щеку, и в то же мгновение Агата с силой оттолкнула его от себя, соскочила с кресла на пол, и следующее, что он уловил – это был громкий стук открывшейся и с шумом захлопнувшейся двери.

Не успев ничего понять из того, ЧТО сейчас с ним произошло за эти несколько минут, но, по-прежнему, ощущая как будто ожег на своей щеке, Бобров подошел к висевшему на стене зеркалу, нажал на кнопку стоящего рядом светильника и обнаружил, что вся его щека располосована от виска до середины скулы.

«Вот это да…», – сказал вслух Бобров. «Хорошенькое продолжение вечера… Хотя, что уж теперь пенять – сам виноват, так тебе и надо!», – вынес он себе приговор и сокрушенно покачал головой. «Как такое могло с ним произойти? Как он позволил этой ненормальной девчонке втянуть себя в эти дурацкие игры?! И ведь поддался же, повелся, как последний идиот!» – продолжал распекать себя Бобров, но уже мысленно. Выдвинув средний ящик письменного стола, он достал одеколон Armani, плеснул на ладонь и провел ею по расцарапанной в кровь щеке. От чего следы от ногтей распухли и превратились в три ярко выделяющихся на бледной коже шрама.

«Да… Красота, хорош – нечего сказать, вот так теперь и будешь ходить с расцарапанной мордой людям на смех!» – не унимался Бобров досадовать на свою оплошность. «Взрослый мужик, а развели, как мальчишку! И как теперь он посмотрит в глаза своим сотрудникам? Они, конечно, все – люди деликатные и никаких вопросов задавать не станут, но как он сам будет себя чувствовать? А главное – как он завтра будет выглядеть, когда встретится в офисе с Ней???»

– Доброе утро, Сергей Иванович! Марина сегодня приболела, Вам чай подать или кофе? – самый невинный взгляд был довершением невиннейшего же вопроса.

Однако от этих слов, даже от одного только звука этого голоса его бросило в дрожь, а потом в жар – все лицо пошло бордовыми пятнами, на лбу выступила испарина. Она же, как ни в чем не бывало, продолжала стоять в дверях его кабинета и с самым спокойным, невозмутимым видом смотреть ему в глаза.

«Не женщина, а настоящая чертовка какая-то, одним словом – оборотень, будь она неладна!» – с раздражением подумал Бобров, отворачиваясь от открытой двери и пряча расцарапанную щеку (чтоб не злорадствовала!)

– Не надо, я не хочу, – не вполне вежливо буркнул Бобров через плечо. – Сыт Вашими угощениями по горло еще со вчерашнего вечера!

«Ну, об этом упоминать – было совсем лишнее», – тут же укорил себя Бобров за то, что не сдержался.

Дверь тихо закрылась за его спиной.

«Ну и самообладание!» – позавидовал Бобров. «Другая бы сквозь землю провалилась на ее месте, пришла бы с извинениями, вымаливала бы прощение, а этой – хоть бы что! Натворила дел и ходит – хвост трубой! Другая бы…» – опять было начал про себя Бобров, но тут же осекся, понимая, что другая бы на ее месте просто не оказалась. Не оказалась – и все!

Марина после того злосчастного дня рождения проболела целый месяц, и весь этот месяц Агата, взявшая на время ее болезни обязанности секретаря на себя, ежедневно – каждое утро, а потом еще два раза – днем и вечером, заходила в кабинет Боброва и самым обыденным тоном интересовалась, не принести ли ему чай или кофе. Бобров каждый день из принципа отказывался, а потом сам шел втихаря на кухню и заваривал себе чай из пакетиков. На следующий день повторялось все то же самое, и так целый месяц.

Кроме этих ежедневных обменов репликами:

– Сергей Иванович, Вам принести кофе или чай?

– Нет, спасибо, не надо.

Теперь он стал прибавлять к своему отказу формально-вежливое «спасибо». Кроме этих ничего не значащих ритуальных фраз, других разговоров между ними не было. О том, что произошло в тот вечер в кабинете Боброва, они не обмолвились ни словом.

Лето было в самом разгаре, стояли самые жаркие дни, какие обычно бывают в конце июля, мысли плавились, тело изнывало от городского зноя и требовало свежего воздуха, воды, прохлады. Да где ж только этого взять, когда вокруг плавится асфальт, а в московском воздухе повисло марево из мельчайшей пыли, перемешанной с частицами гари и других «прелестей» городских улиц? И ни одного глотка кислорода!

Наверное, не только Боброва тяготили подобные безрадостные мысли, поскольку, как будто в ответ на его грустные размышления, один из сотрудников его офиса бросил по электронной почте клич о том, что хорошо бы в конце рабочей недели собраться всем вместе и махнуть куда-нибудь за город, на природу…

«А и, правда, хорошо!» – приободрившись, подумал Бобров, – «Там тебе и лесная прохлада, и свежий воздух – ни чета московскому, и искупнуться можно… Благодать!»

На том и порешили. Кто-то тут же вызвался забронировать места в подмосковном пансионате на все выходные, кто-то составлял списки продуктов: шашлыки, Хванчкара, Киндз-мараули и т. д. и т. п. Всем пришлась идея по душе, и все с энтузиазмом занялись подготовкой планируемой поездки.

Вечер пятницы. В офисе царит небывалое воодушевление и суета – в спешном порядке заканчиваются последние приготовления. Наконец, Сергей Иванович Бобров вышел из своего кабинета и бодро скомандовал: «Рабочий день окончен, все по машинам!»

Сотрудники как будто только и ждали этой последней отмашки – все дружно похватали приготовленные сумки с вещами и пакеты с едой, вышли на улицу и стали рассаживаться по машинам. Было весело и суматошно.

Добрались до пансионата, когда солнце еще не село, его вечерние лучи романтично подкрашивали в багряный цвет кроны вековых корабельных сосен – пансионат находился в сосновом бору. Оформление не заняло много времени, т. к. номера были забронированы заранее. Бобров взял ключ от своего люкса, подхватил дорожную сумку, махнул коллегам – мол, еще увидимся – и пошел в сторону лифта. Зайдя в его кабину, он уже было собрался нажать на кнопку третьего этажа, как закрывающиеся двери с металлическим скрежетом разъехались в стороны – в проеме двери появилась черная туфелька на высокой шпильке. Бобров поднял глаза. В дверях лифта стояла она – Агата. Бобров машинально посторонился, пропуская даму. Она, не торопясь, плавно вплыла в лифт и очаровательно улыбнулась: