И знакомый запах уносит водоворотом. И руки, что смыкаются на лопатка, все еще теплые.

Панси нравится у Рэйчел, но сейчас она впервые за долгое время чувствует себя дома.

А волшебник по-старому носом по волосам проводит, бормочет что-то о «слишком долго» и обнимает так крепко, что трещат израненные ребра.

— Я скучала, я так скучала, — рваными порциями давит Паркинсон и шаг назад сделать боится. А вдруг стена появится снова?

Кажется, они стоят так долго — очень и очень долго. Но потом Малфой с горечью вспоминает:

— Меня ждет Астория.

— Ты женат на Астории. — Почти как предательство, но ведь для него ее не было тринадцать лет.

Больно.

Но это лечится.

Лечится же?

Панси собирает в себе силы, собирает разбитое сердце и прячет в ладонях и только просит:

— Не рассказывай никому обо мне, ладно? Иначе я не смогу колдовать.

Он не говорит о законах и правилах, просто кивает.

— Наверное, нам больше не стоит видеться.

Паркинсон согласна. Она в кармане рубашке находит забытую фотографию в ч/б, где ее взгляд направлен куда-то в небо (Нейт любитель таких концепций).

— Возьми на память. Это Нейтан сфотографировал, он талантливый.

Драко, конечно, понимает, что скрывается за ее «Нейтан», но не спрашивает.

Это правильно.

Зачем?

Он даже не целует ее в щеку на прощание, уходит прочь быстро, резко. Оборачивается через десять шагов и говорит губами одними:

— Я люблю тебя.

Панси вторит:

— Я люблю тебя.

И отворачивается, чтобы не видеть, как аппарирует Драко Малфой, теряясь на этот раз не на несколько месяцев и не на тринадцать лет — навсегда.