- Но мне не надо ни почестей, ни славы.

- Ты так говоришь, потому что твою голову не увенчивали лавровымвенком. Перед тобой не преклоняли колени, не смотрели завистливо вслед. Ты - пыль, которую ветер несет по орбитам земным. Ты оболочка без наполнения. Твой талант - твоя причуда, не более, ты не способен им распорядиться. Им ты никого не спас на земле, но спасешь здесь целый мир, планету, цивилизацию. Спасешь своим творческим потенциалом.

Главный замолчал и нажал на кнопку, вмонтированную в кресле. Перед Савелием разлилось сияние, оно стало переливаться всеми цветами радуги. Постепенно в середине стали вырисовываться очертания человека, и Савелий увидел, как из полыхания красок вышел мальчик.

- Мы приступаем к трансплантации, - сказал Главный и повернулся к Савелию. - Ты освободишься от нароста, от злокачественной опухоли таланта. Ты будешь видеть мир таким, каков он есть. Освободишься от ночных кошмаров и безумных видений. Вещи перестанут возбуждать в тебe навязчивые идеи. Цветок будет цветком. Дерево - деревом, солнечный свет - обыкновенным светом. Мир уже создан, и не тебе его выправлять, искажать и перестраивать. Ты станешь правильным художником, вышколенным ремесленником. Теперь ты будешь сыт, обут, одет. У тебя будут квартира, женщины, дача, машина, серванты, они довершат твой облик, твое человеческое обличье. Ты будешь смеяться, хохотать от счастья, как от щекотки.

Савелий почувствовал, что лишается рассудка, он ощутил, как что-то огромное, раскаленное выходит из него. Перед глазами плясала, извивалась молния, но постепенно она стала тускнеть, пока не превратилась в простую черную болванку. Пол уходил из-под ног. Стали сдвигаться стены. Они готовы были расплющить Варежкипа. Завыли сирены, они буравили мозг, распиливали Савелия надвое. Он потерял сознание и рухнул в бездну, В комнату вливался чистый весенний свет. Савелий огляделся, ощупал голову, сел на кушетке и задумался.

Потом уставился на стены. "Какой чушью я все-таки занимался, мелькнуло в сознании, - надо начинать жить по-другому. Хватит тратиться по мелочам". Савелий встал и принялся за уборку. Но картины, висевшие на стене, не давали покоя. Они раздражали своим присутствием, напоминанием, что они существуют. Савелий еще долго перекладывал баночки, кисти, ящики, коробочки, в которых хранились тюбики с красками. Но раздражение не проходило, наоборот, с каждым часом оно все более и более нарастало.

- Да пропади все пропадом, - не выдержал Савелий, схватил большую банку с этюдными красками, широкую малярную кисть и остервенело стал замазывать картины.

- Вот так вам, вот так. Я сотру вас с лица земли, хватит мозолить глаза, - приговаривал Савелий, упиваясь размашистыми мазками. Наконец, он обессилел и сел на кушетку. Стена смотрела на Варежкина бельмами холстов. Лишь кое-где просвечивали синева и местами расплывались солнечные пятна.

Пока Савелий, вытаращив глаза и вытирая пот со лба, восхищался проделанной работой, в дверь постучали.

- Входите, открыто, - рыкнул Савелий и повернул голову в сторону двери.

Она осторожно открылась, и на пороге возник невысокого роста мужчина с обширной лысиной и папочкой под мышкой.

- Савелий Степанович Варежкин? - обратился он к Савелию.

- Да, он самый. Что нужно? - недовольно пробурчал Савелий.

- Разрешите представиться, - незнакомец сделал нерешительно-услужливый шаг вперед, - Зенон Константкнович Головицкий, служащий городского музея.

Я к вам по поручению нашего многоуважаемого директора.

- Зачем я вам понадобился? - все еще недружелюбно спросил Савелий.

- Даже не знаю, с чего и начать. Разрешите присесть. - Головицкий вкрадчиво подплыл к стулу и, сев на краешек, продолжал. - На всех нас произвела огромное впечатление ваша картина. Никто не подозревал, что у нас в городе пропадает такой исключительный талант.

"Что за чепуху он несет", - подумал Савелий, но смолчал.

- Даже трудно себе представить, что в таких не совсем благоприятных для работы условиях, - Головицкий обвел глазами каморку, - можно было создать столь грандиозное по своим масштабам полотно. - Зенон Константинович несколько замешкался, увидев ряд белых полотен. - Это грунты для ваших новых работ? - спросил Головицкий и сладко улыбнулся.

- Это не грунты. Я сегодня замазал все то, над чем трудился более десяти лет, - сказал Савелий напыщенно.

- Какая досада, какая досада. Конечно, незаурядному таланту всегда кажется, что все сделанное им не заслуживает внимания. Но вы, только ради бога извините за откровенность, слишком опрометчиво поступили. Вполне возможно, что после вашей последней картины эти маленькие холстики могли показаться вам чем-то вроде побрякушек, но, поверьте, больно сознавать, что работы вашей кисти окончательно погибли. Но я не это хотел сказать. Я пришел к вам, чтобы подписать, если вы не возражаете, один документик. Наш музей решил приобрести ваше полотно, которое, конечно же, стало украшением последней выставки.

"Что-то здесь не так. Не сон ли это?" - подумал Савелий, а вслух спросил: - О каком полотне вы говорите?

- Как о каком? О вашей столь нашумевшей картине "Входящий в мир". Кстати, вот и документик. - Головицкий протянул Савелию вчетверо сложенный лист.

Савелий развернул злополучный документ и прочел: "Музей согласен приобрести картину С. С. Варежкина "Входящий в мир" и обязуется по подписании договора выплатить автору сумму в размере семи тысяч пятисот рублей наличными".

Голевицкий вытянул шею, словно еще раз хотел удостовериться в правильности договора и пока Савелий изучал бумажку, залебезил:

- Мы рады были бы и больше заплатить, но музей в данное время находится в несколько стесненном финансовом положении. Мы непременно дадим вам еще заказы. И другие музеи с удовольствием приобретут ваши работы. Они нас уже в этом заверили и просили нашего посредничества.

Савелий ничего не мог понять. "Не застеночников ли это проделки? подумал он. - А впрочем, была не была".

- Сумма меня вполне устраивает, к тому же мне достаточно лестно, что именно ваш музей решил купить мою картину, - с важностью произнес Савелий. - Где расписаться?

- Внизу, где галочка стоит. - Головицкий протянул заранее приготовленную ручку.

Варежкин расписался и вернул договор. Головицкий радостно спрятал его в папку и достал несколько пачек денег.

- Мы решили привезти деньги прямо на дом, чтобы не утруждать вас по мелочам. Можете пересчитать. - Головицкий протянул Савелию деньги, потом перевел дух, вытер носовым платком взопревшую лысину и продолжал: - Савелий Степанович, я должен передать вам приглашение от одного видного и весьма влиятельного лица на сегодняшний банкет. У их дочери день рождения, и она непременно хотела бы встретиться с известным художником, то есть именно с вами. Она сама увлекается искусством и даже берет уроки живописи у одного академика, но, как мне передавали, не очень довольна им. Одним словом, если вам незатруднительно и у вас найдется немного свободного времени, милости просим к 19°° по этому адресу. - Головицкий протянул небольшой квадратик бумаги Савелию. - Всего вам доброго. Извините за беспокойство. - Головицкий поднялся и стал пугливо протягивать руку Варежкину, но, не заметив ответной реакции, быстренько спрятал ее за спиной и яко дым исчез в дверном проеме, Савелий посмотрел на пачки денег. Такой суммы и в дурном сне он отродясь не видывал. "Даже паспорта не спросил. Чудеса, да и только. Что ж, посмотрим, что за банкет у влиятельного лица. Не дурно бы взглянуть на свою картину, да где ее увидишь?.." - размышлял Варежкин.

Так как гардероб у Савелия был никудышным, а точнее его и вовсе не было, то первым делом Варежкин отправился по магазинам. Он долго присматривал себе костюм, но то размер не подходил, то цвет удручал, пока его не осенило обратиться прямо к директору. Савелий с невозмутимым видом толкнул обитую коричневым дерматином дверь с табличкою "Директор".