- Погоди, больно, - простонал Савелий.

Кое-как Варежкину удалось подняться и лечь.

- Я-то давеча слышу грохот, никак, думаю, что стряслось. А потом тихо. Я было уже снова задремал, а тут, как на грех, крики какие-то от тебя идут. Думаю, дело неладное. Я к тебе.

- Мефодьич, ты не слыхал, что я кричал в бреду? - спросил Савелий.

- Да разную разность. Мальчонку какого-то требовал возвернуть. Проклятьями сыпал. Я тоже бывало, еще старуха жива была, царство ей небесное, как лишку хвачу, так и давай без толку бузить, дурь свою наизнанку выворачивать. - Старик поудобнее запахнул ватник и задумался.

- Что-то неладное сегодня со мной творится, . - словно про себя сказал Савелий. - Голову, будто раскаленными щипцами, сдавило.

- Не заболел ли часом? Дай-ка я лоб потрогаю, - старик дотронулся до головы Варежкина и отдернул руку. - Доктора тебе надобно.

- Не болен я, дед, другая во мне болезнь. Другая. - Старик заговорщицки наклонился к Савелию.

- Неуж какая краля-раскрасавица приглянулась, да и щиплет сердечко-то. Тогда уж точно, тут никто тебе не помощник. Эдакий жар в груди займется, хоть караул кричи, хоть голышом в прорубь кидайся, ничто не подмога. Сущее пекло.

Дед наладился и дальше развивать свою идею, но Варежкин не дал ему разойтись.

- Спасибо, дед, что зашел. Доброту человеческую выказал, - сказал Савелий, давая понять, что надо ему остаться одному.

- Да, браток, нынче не всяк на крик-то поспешит, руку-то не всяк протянет в беде. А как же! Позапиралнсь за двойными замками с хитрыми устройствами, калачом не выманишь. Как беда, так - сторона. А стали бы рубли мятые раздавать, так налетели бы, что саранча, без приглашениев, за версту бы учуяли, нюхатые.

- Ты, дед, палку перегибаешь. Мне больше хорошие люди попадались, Савелий старался убедить деда, что мир не так уж и плох, что не всегда своя рубашка ближе к телу.

- Ты с мое поживи, - не унимался дед, - до самых тайничков человека-то раскумекай, до самых его чуланчиков. Попытай его и так и сяк. Вот, к примеру, тебя возьми. Я нет-нет да и присмотрюсь к тебе, понаблюдаю, что ты есть за человек такой. Эвон, все стены картинами загородил, всякое норовишь изобразить, да как бы позамысловатей. Я в этом деле мало что разумею, но одно понимаю - есть в тебе искра божья и людям ты ее стараешься нести. Хоть мне, старику, не все понять, но вижу одно - светлые у тебя картинки, добрые они, солнца много, а когда светлые да добрые, то и глазу любо и на сердце умиротворение. Вот, к примеру, та. Хоть и красок много, а не пестрит. Покой в ней. Помню, в деревне богомаз был. Так наперед того, чтоб лик божий изобразить, постился, весь насквозь просвечивал. На воде да на хлебе жил, а уж опосля и принимался работать. Запрется бывало у себя, никого не впущает, и так день-деньской. Зато лики писал - с дальних деревень приезжали полюбопытствовать. А как же! Я тогда еще мальчонкой был. Всего не разумел, но гляну на лик - аж мурашки по телу разбегаются.- от страха, и от умиления. Точно родниковой водой тебя промыли. Вот как его лики-то пронимали.

- Ах, дед, дед, людям не только лики нужны. Есть и другая живопись.

- Какая б ни была, а одно тебе скажу - хорошая картина она что муха, ты ее от себя отгоняешь, а она снова норовит к тебе, так и кружится, так и пристает, так-то с глаз прочь и не уходит.

- Дед, тебе бы монографии писать, а не метелкой размахивать, - как бы сквозь сон сказал Савелий.

Дед почувствовал, что Савелий благополучно погружается в дрему, и чтобы не тревожить его, осторожно вышел.

Мефодьичу только показалось, что Савелий мирно уснул. Хотя Варежкин и любил этого добродушного деда, но сегодня ему было не до него.

Снова началась качка. Вот он уже с головокружительной скоростью несется куда-то вниз. Сейчас все рухнет, и тьма концентрическими кругами разойдется от Варежкина.

Мгновенная вспышка, и мир перестал существовать, но мало-помалу обозначились контуры Стены и картина стали приближаться. В центре, на стуле, сидел мальчик.

Савелии попытался что-то сказать, но слова застряли в горле и только нечленораздельные звуки выпрыгнули наружу.

- Сегодня тебе не придется прорываться сквозь Стену, - донесся сверху голос, - Твое время настало. Ты мог бы еще год жить так, как жил, но дело зашло слишком далеко, - прозвучал знакомый голос. -Она не должна была открывать тебе тайну.

Как только была произнесена эта фраза, Савелия громадным притяжением буквально всосало в комнату.

- Мы долго наблюдали за тобой. За твоими безумиями, но дело не только в этом. Нужен был срок, чтоб этот мальчик подррс и мы смогли бы произвести над ним операцию. Сегодня он созрел, правда, нам пришлось ввести ему специальный раствор, воздействующий на функций роста, что не входило в наши планы, но виною тому - ты, Савелий Варежкин, - металлически отчеканил голос. - Ты хочешь знать, кто с тобой говорит? Ну, что ж, смотри.

Перед Савелием возникла фигура Главного. Все те же волосы ежиком, немигающие глаза, узкая линия рта.

- Если у тебя есть вопросы ко мне - задавай, - сказал Главный.

Савелий подошел к мальчику, коснулся его руки и сказал: - Пойдем. Уже поздно. Мама заждалась.

Мальчик не двигался.

- Он не может покинуть нас. Он вообще тебя не видит. Это его двойник, созданный по его образу и подобию, но лишенный всего: речи, слуха, зрения. Перед тобой манекен, намертво привинченный к креслу, - сказал Главный.

- Кто вы такие? - спросил Савелий.

- Мы - Лига Спасения. Только мы еще способны спасти свой мир, свой народ, свою планету. Но одни мы бессильны, поэтому мальчик оказался здесь. На его месте мог оказаться и другой, но с одним непременным условием: он весь должен быть перенасыщен добротой, то есть тем, что у вас на земле постепенно исчезает.

"Доброта, зачем она им сдалась? Свихнулись на доброте, что ли?" подумал Савелий.

- Не свихнулись. У нас ее просто нет. Мы ее уничтожили, вытравили во имя прогресса, во имя всеобщего процветания, - произнес Главный,

- Так зачем же она вам, если вы от нее намеренно избавились? Зачем? Что вам надо от ребенка? Он тут при чем?

- Не торопись. Мы хотим, чтобы ты понял, зачем нам мальчик и зачем нужен ты.

- Значит, я никогда не вернусь к себе, не увижу Карины, не допишу своих картин? - с удивлением и страхом спросил Савелий.

Савелий говорил с самим собой, не замечая, как пристально на него смотрят. Опять стали появляться человекоподобные. Они внимательно, немигающими глазами вглядывались в Варежкина.

- Ты вернешься в свою каморку и встретишь Карину, и Гулена не отпрянет от твоего нового полотна, потому что оно уже не будет пронизано теми лучами. Своих картин тебе не придется дописать. Тебе предназначено иное. Ты будешь всем и все у тебя будет, кроме одного - творческого потенциала, твоей возбужденной фантазии, которые мы введем в мальчика. Их мы испытали, когда ты проходил Стену. Мы бы никогда не посягнули на вашу собственность, но иначе не можем. Иначе наше общество задохнется, погибнет. У нас есть все - пища, зрелища, полная праздность, но нет доброты, которая спасет нас от ожирения. Наша кровь прокисла, наши мысли расплавились, наш мозг протухает.

- Но зачем вам доброта? - недоумевал Савелий, - Набивайте свое чрево, плодитесь, развлекайтесь. Вам же хорошо. Вы к этому стремились.

- Да, мы к этому стремились и этого достигли. Но доброта снимет с нас пелену довольства, ойа очеловечит нас, иначе мы уничтожим друг друга, чтобы насытиться сполна очередным зрелищем. Кто-то из ваших сказал, что красота спасет мир. И нас спасет и красота, и доброта. Они нужны, чтобы вернуть крови ее ток, ее первоначальные свойства и назначения: способность волноваться, радоваться, любить, гневаться, переживать, заступаться за кого-то, продолжать род не ради самого процесса продолжения. Если бы мальчику требовалось привить математические способности, логические, мы бы обошлись без тебя. И прозябал бы ты со. своим талантом в своей каморке, раз в месяц выпивая с дворником и философствуя на тему: есть ли жизнь на других планетах. В конце концов, вы купили бы телевизор, этот чудовищный пожиратель Хроноса, и неразлучной парой наслаждались бы цветным изображением, бегающими, прыгающими и говорящими картинками. Или наоборот ты бы женился, наплодил детей и умер бы в нищете, проклятый своими детьми за то, что не умел жить, что строил воздушные замки. Мы тебя спасем от подобной кончины. Дети будут проклинать небеса в тот час, когда ты умрешь. Толпы людей проводят тебя в последний путь, и военные просалютуют в твою честь,