Во всем остальном положение монгол становилось все тревожнее и тревожнее. Пока все войско вместе, оно находится в относительной безопасности, на большие отряды «Белые мангусы» не нападают²⁷. Но стоит монголам начать рассылать фуражиров, так сразу снова начнутся значительные потери. А если этого не делать, то войско будет обречено на смерть от бескормицы, потому что запасы продовольствия и фуража находятся на исходе.

И самое главное – больше не передвигаться по русским рекам, чтобы не попасть в ту же ловушку, что и несчастный Кюльхан. Если считать проклятого Гуюка, которого «белые мангусы» в голом виде повесили на осине, это был второй чингизид, погибший во время этого злосчастного похода. И скольких родственников он еще лишится, Бату-хан пока не знал. Смерть кружила вокруг монгольского войска, высматривала свои жертвы, ожидая только удобного момента, чтобы сунуть в свой глубокий мешок какого-либо темника или чингизида.

Еще раз вспомнился Гуюк – голый и страшный, висящий чуть наискось, с выкаченными глазами и высунутым языком. Табличка, прибитая гвоздями к ханской груди, гласила, что так будет с каждым, кто пойдет войной на урусов (пленный монах, опасаясь за свою жизнь, смягчил перевод). Если сказать честно, то всех воинов, кто видел это непотребство, произведенное над потомком Чингисхана, следовало бы казнить, не дав им раскрыть рта, тем более что это были кипчаки. Но, во-первых – это были кипчаки его старшего брата Орды-ичена, который очень ценил своих людей, даже таких никчемных как эти, а во-вторых – прежде чем весть об обнаружении тела дошла до Бату-хана, на покойного Гуюка успела полюбоваться половина тумена Орды-ичена и некоторые воины из других туменов, в том числе и из его собственного, так что это дело придется спускать на тормозах. И вот теперь вслед за мерзким Гуюком длинные руки «белых мангусов» дотянулись и до Кюльхана, который лично ему, Бату-хану, не сделал ничего плохого.

На всякий случай Батый вызвал к себе сопровождавшего его Ставку весьма сведущего в искусстве пиротехники китайского инженера по имени Старый Лю и приказал тому рассчитать, сколько огненного зелья понадобилось бы для того, чтобы отправить на небеса монгольский тумен, взорвав на реке лед на протяжении почти целого ли. Причем местами сила взрыва была такова, что монгольских всадников отбросило на пару сотен шагов или даже более, а некоторые из них даже оказались закинуты на верхушки деревьев, где стали поживой довольных ворон. Такой экзотической кормушки им еще никто не устраивал. Старый Лю обещал все посчитать и с точностью доложить результаты своих изысканий, правда, он добавил, что и так понятно, что пороха должно было понадобиться много, то есть очень много.

В любом случае, несмотря на траурные мероприятия по пропавшему без вести и скорее всего погибшему ужасной смертью Кюльхану и почти пяти тысячам его воинов, с осадой Рязани следовало поторопиться. Именно там, за стенами этого крупного по местным меркам города, находился так необходимый монголам запас продовольствия и фуража, а также потенциальный полон, который поможет монголам взять на копье остальные урусутские города. Правда, высланная вперед разведка уже успела доложить, что селения вокруг Рязани пусты и даже сожжены, а люди, фураж и продовольствие, скорее всего, уже находятся внутри городских стен.

22 декабря 1237 Р.Х. День одиннадцатый. Утро. Рязанское княжество, стольный град Рязань (Старая), княжий терем

Рязанский великий князь Юрий Игоревич

Ночь, в которую город оказался осажден несметной монгольской ордой, у рязанцев прошла беспокойно. Если брать все население стольного града, включая женщин, детей, грудных младенцев и седых стариков, то выходило тысяч восемь. А под стенами города, светя факелами и гнусаво переговариваясь, расползалось сонмище дикарей, в пять раз превышающее все городское население. Валы, окружающие город, были высоки, их склоны круты и политы водой; стены, сложенные из стволов в один обхват, крепки, а их защитники сильны и отважны – но все равно, когда на каждого дружинника или воя городского ополчения приходится от полусотни до сотни врагов, ситуация выглядит почти безнадежной. Бревна городских стен можно разбить при помощи осадных машин, сильных защитников, вставших насмерть в воротах и проломах, утомить при помощи постоянно сменяющих друг друга атакующих; после чего злобный враг ворвется на улицы Рязани – и тогда не будет спасения ни старым, ни малым.

Правда, в полдень предыдущего дня, за несколько часов до прихода монгольского авангарда, тут же уничтоженного неведомо кем и неведомо как, в Рязань по коротким лесным тропам с малой дружиной прискакал пронский удельный князь Владимир Михайлович, привезший известие о ночном сражении под Пронском и полном, до единого человека, уничтожении целого монгольского тумена. Захлебываясь от восторга, юноша рассказывал о том, как вспыхивали в черном ночном небе колдовские солнца, как под градом болтов погибали монголы, и как их остатки были добиты в последней атаке высокими белыми всадниками на рослых конях. Известие, конечно, радовало, но одновременно заставляло и задумываться, потому что вместе с этой доброй вестью пронский князь привез и несколько историй о том, как те же «белые всадники» начисто разоряли села и веси вокруг Пронска, неведомо куда угоняя скот и людей, а также вывозя припасы²⁸.

Возможно, что напавшие на монголов «белые всадники» сами хотели завоевать Рязанскую землю для себя самих, а потому и мешали ее разорению монголами. Великий рязанский князь четко понимал, что войско, показавшее способность в ночном бою вчистую вырубить монгольский тумен, является весьма опасным противником. Даже если не брать в расчет загорающиеся среди ночи колдовские огни и возможность их лошадей скакать, едва касаясь копытами поверхности сугробов, рослые всадники на мощных конях сами по себе имели над низкорослыми монголами на мелких лошадках значительное преимущество.

Сначала Юрий Игоревич подумал было на ливонских рыцарей, которые поверх доспехов тоже надевали белые балахоны. Но потом отказался от этой мысли, поскольку, во-первых, рыцари были не очень хороши в стрельбе, и поэтому таранным копейным ударом предпочитали начинать, а не заканчивать битву; а во-вторых – их кони все же не могли летать над сугробами; и, наконец, в-третьих – Рязанская земля находилась слишком далеко от Ливонии, и рыцарям просто неоткуда было здесь взяться. Таким образом, вопрос о том, кто такие «белые всадники», на тот момент оставался для князя открытым, и у него не было абсолютно никаких соображений на этот счет.

Вечер и ночь в Рязани прошли в тревожных хлопотах, связанных с прибытием монголов. И хоть понимал рязанский князь, что Батыга не бросится с ходу на штурм городских укреплений, но все равно ему было боязно – уж больно великая вражья сила подступила к стенам Рязани. К тому же не у него одного тряслись поджилки от зрелища множества факелов и костров, полукольцом окруживших городские стены, поэтому князю приходилось проявлять и внешнюю невозмутимость, и всяческое внимание к делам обороны, успокаивая, распекая и наставляя нерадивых и растерянных, и хваля тех, кто вел себя примерно.

А утром, когда, казалось, все уже улеглось, случилось такое, что ввело в ступор не только стражу у ворот с наглухо заложенными ушами²⁹, но и самого князя Юрия, когда ему доложили об этом. А случилось там вот что. Сразу за опущенной кованой решеткой, чтобы никакой лазутчик или супостат, тайно проникший в город³⁰, не смог пробраться к запорам и распахнуть ворота перед неприятелем, прямо в воздухе открылся четко очерченный проем, и через него в Рязань важно и неторопливо въехали воевода Евпатий Коловрат, а с ним и вся сотня воев малой дружины.