– Ладно, иди уж. Ты же спешила куда-то. Вон как мчалась из подъезда. Может, как-нибудь в другой раз встретимся, поговорим?

Последнюю фразу Владимир сказал, совершенно не веря в то, что они действительно встретятся, да еще и поговорят. Но Юля ответила:

– Конечно. Приходи, как получится.

С этими словами девушка подняла свои длинные ресницы, и ее глаза встретились с глазами Владимира, прятавшимися за стеклами неказистых очков. Что-то грустное читалось в его взгляде, потухшее. И сам он каким-то поникшим выглядел. Юля потянулась к юноше. Ее мягкие, чуть потрескавшиеся губы, не знающие губной помады, коснулись колючей щеки. Владимир вздрогнул, как будто сквозь него пропустили ток высокого напряжения. Щеку обожгло, как раскаленной кочергой. Он не ожидал такого выпада от Юли. Но ответить на ее поцелуй не спешил. Он отвел взгляд в сторону и произнес, не глядя на девушку:

– Пойду я, пока.

И зашел в темноту подъезда. Дверь с громким стуком захлопнулась за ним.

«Ну и ладно», – буркнула про себя Юля. Развернулась, и ее дутые сапожки затопали по заснеженному тротуару.

***

Теплов жил на первом этаже. До его площадки всего один лестничный пролет. Но Владимир не стал подниматься, а прислонился спиной к стене сразу за второй дверью подъезда. Щека все еще горела. Перед глазами как на большом киноэкране на него смотрело Юлино лицо. Длинные ресницы медленно поднимаются, и глаза устремляются прямо внутрь, просвечивают как рентген. Владимир готов нырнуть в этот взгляд, уйти в него с головой. Но видение быстро тускнеет, теряет свою четкость, будто в кинозале включили свет, а кино еще идет. Наконец, оно пропало вовсе.

Этот поцелуй как таран больно ударил по душевной скорлупе, в которую Владимир прятался последнее время, не давая своим чувствам вырваться наружу. И пробил-таки в ней дырку.

Что там Юля сказала про «приходи»? Приглашала в гости? Владимир готов хоть сейчас рвануть. Но… нет, сейчас не время. Надо подумать. Уж как-то быстро все произошло.

Сначала она увлеклась этими парнями, вынырнувшими как из небытия. Их связывала давняя история с замком. Конечно, общие воспоминания и все такое. Но самое главное – у ребят были редкие в наши дни понятия достоинства и чести. Оба как мартовские коты влюбились в Юлю, но не стали друг другу глотку перерезать. А решили предоставить девушке право выбора. Юля пропадала с ними, забыв о Владимире. Но он чувствовал, видел, что девушку связывала с ребятами не любовь, а дружба. Поэтому он надеялся, что Юля рано или поздно вновь заметит его.

Ведь они знакомы с ней уже почти год. И за все это время они ни разу с Юлей не объяснились в чувствах. Вообще обходили стороной эту тему. Поначалу их встречи и расставания сопровождались легкими поцелуями. У Владимира в сердце крепла надежда, что эта начавшаяся дружба перерастет во что-то большее. Но он боялся поторопить события, нечаянно порвать ту тоненькую нить, что протянулась между ними.

Все началось с «Лукоморья». В лагерь они оба поехали воспитателями. Но чаяния Владимира на то, что лагерная жизнь еще больше сблизит их, не оправдались. С одной стороны постоянные заботы, отнимавшие кучу времени. С другой – обилие Юлиных сверстников, с которыми она была не прочь пококетничать.

Появление в лагере Сашки будто подменило Юлю. Этот белобрысый юноша, еще подросток (на год младше девушки) увлек ее своим замком и этой странной историей с исчезновением научной экспедиции. Уже после лагеря к ним присоединился Павел – друг Сашки. Юля как одержимая пыталась разгадать тайну пропажи профессора и «зависала» с ребятами. Владимир незаметно остался в стороне. Он дулся на Юлю, но толку от этого. Девушка просто не замечала его внимания к ней. Или не хотела замечать.

И вот тот злопамятный день рождения Яны. До него Владимир встречался с Юлей редко. Но все же встречался. Они по-прежнему не говорили о чувствах, но относились друг к другу как старые приятели. Могли болтать о чем угодно. Юноша частенько зачитывал девушке новые стихи, пел под гитару песни. Да и Юля, бывало, делилась своими поэтическими творениями. Правда, после «Лукоморья» стихи у нее рождались редко.

Но появление Макса все перечеркнуло. Этот самоуверенный тип, похоже, пленил Юлю. За весь вечер у Яны девушка ни разу не взглянула на Владимира. А после – они уже не виделись. Так стоит ли сейчас бежать к ней? Что у них с Максом? Может, поссорились, и теперь она вспомнила о Владимире? Нет, он не пойдет к ней. Пусть сама приходит.

Владимир оторвался от стены. Преодолев лестничный пролет, он позвонил в дверь к Сергею Теплову.

Сергей встретил Владимира так, как будто ожидал его прихода.

– Слышал, подписали договор о ликвидации Союза? – сходу спросил он, закрывая за гостем дверь.

– Да, но я не могу этому поверить, – ответил Владимир, проходя на кухню. – По-моему, это все незаконно.

– А какие сейчас законы? Кругом полный бардак, в головах у людей – неразбериха. Все хотят независимости. Будто эта независимость наполнит их холодильники. Но к этому все шло, – с этими словами Сергей открыл свой холодильник, уставившись на полупустые полки. – Колбасу будешь? У меня тут завалялся кусочек.

– Да Союз не может просто так взять и развалиться, – не обращая внимания на вопрос о колбасе, продолжал Владимир. – Уже несколько видных политиков из Верховного Совета заявили, что действия тех трех президентов противоречат Конституции.

– Эх, Володя, сейчас все может, – Сергей все же достал четвертинку колбасного батона и принялся нарезать на разделочной доске на тонкие кружочки. – Вон, компартию уже запретили. Следом пошел комсомол. А ведь, между прочим, литературные конференции организовывал комсомольский обком. Кто сейчас будет заниматься литературой, да и культурой вообще? Одни думают, как бы урвать побольше от того, что еще осталось от страны. Другие – как не умереть с голоду.

С этими словами Теплов отрезал от буханки черного хлеба несколько кусков. Соорудив таким образом бутерброды, он выложил их на тарелку, которую поставил на середину стола. Самовар уже вовсю шумел, предвещая скорое закипание.

– И что, Сергей, ты хочешь сказать, что культура никому не нужна? Ведь не хлебом же единым…

– Да, не хлебом. Но сейчас для людей хлеб важнее.

Теплов извлек из пенала, стоявшего в углу, жестяную баночку, разукрашенную узорами в индийском стиле. В ней хранился чай.

– А для чего тогда мы здесь собираемся? Пишем, обсуждаем, мечтаем опубликовать? – не унимался Владимир.

– Времена меняются. В семнадцатом году людям тоже было не до культуры. Народ требовал хлеба.

Сергей выключил из розетки закипевший самовар. Открыв краник, налил немного кипятка в фарфоровый заварник. Поболтал им и выплеснул в раковину. Пальцами зачерпнул из баночки горсть чая, сыпанул в посудину. Тонкая струйка кипятка из самовара наполнила заварник почти до краев.

– Но тогда были идеи, – продолжил Владимир, пронаблюдав все манипуляции, проделанные Тепловым. – Люди шли друг на друга ради светлого будущего. И, победив в гражданскую войну, строили это будущее. И, между прочим, среди революционеров были и поэты, и писатели, которые своим творчеством вдохновляли массы. А сейчас какие идеи? Добиться сытой жизни как на Западе? Построить капитализм?

– Сторонники реформ называют это по-другому: построить рыночную экономику. Только наблюдать приходится разрушение страны. Что ж, наверное, чтобы что-то построить, надо сломать то, что уже есть.

– Горько все это видеть, Сергей. У прежнего строя много недостатков. Изменения нужны, спору нет. Но ведь перечеркивается все. И хорошее в том числе. Те, кто вчера были героями, примерами для подражания, теперь объявляются чуть ли не преступниками. Творить добро, быть благородным теперь не модно. А в почете оказываются те, кто сумел обмануть других, наварил кучу бабок или побольше стащил у государства.

Пока Владимир говорил, Сергей разлил по кружкам заварившийся чай.