Подле князя умильно улыбаясь, сидела княгиня, разодетая в шушпан и расшитый бисером и жемчугом навершник. В конце застолья государь поднял чашу с вином в честь своего зятя, князя Курского.

–Через десять дён, дружине и гридням, а тако ж боярским полкам, бысть готовым к походу. Идем на Чернигов!

Гул одобрения прошелся по залу. Кто-то, перекрывая общий шум, задал вопрос.

–А вятичи? Как с ними быть, княже? Ведь купцам, да и боярству по дорогам от Мурома на сход и проходу-то нет! Ведь совсем распоясались племена, что под своей пятой зарь держит!

Семя вброшено, пустило ростки, заставив подвыпивших озвучить чаяния.

–К ногтю заря прижать!

–В распыл вятичей!

Князь благосклонно воспринял речи бояр и купечества. Выпито было не мало, а посему слегка неверным движением поднялся на ноги, возвысившись над столом, заставив умолкнуть разошедшихся, подвыпивших бояр. Ответил:

–Вернемся с победой, и их примучим. Сам знаю, что давно нужно ихнего заря за бороду потрепать, а то и голову с плеч долой!

Торжествующий рев разнесся по дворцовым пределам, выплеснулся наружу.

–Слава государю!

Ночь постучалась в окна дворца. На стенах слуги вставляли в кованые светцы факелы. Подвыпивший народ во многом числе, едва шевелили языками. Самого князя под белы рученьки, после ухода супруги и самого повели в опочивальню. Мероприятие, превратившееся в пьянку, продолжалось, когда один из рожечников, старый музыкант, шмыгнул за ряд своих коллег. Запылала свеча в круге, установленная прямо на каменный пол за спинами оркестрантов. Вряд ли кто-то из гостей и прислуги слышал в шуме голосов при музыкальном сопровождении, слова наговора на горящее пламя свечи, производимое стариком.

–Закажите и сотворите Все-Боже, а боле Велесе, в сем дому и округ него и близ округи его, сонпочиванье. Лодьею быстрою, легкою мыслию, в отдохновение от трудов праведных перенесите все мыслящее, имеющее душу а тако ж нежить домашнюю в ино заречное. Мару, а морока страхи-притороки, чары, кикиморы, навии, иновы, узы, а наузы смойте-отведите. В ладе, в усладе со всеми пребудьте, чтоб в здравье проснуться, в явь возвернуться! Гой! Сон да вам в очи, да во сей ночи, а за дня дела поклоном чела богам родным многим, чьи пути-дороги со мною вместе, а иного несте. Тут сну достаток, нову дню початок в ладу со насельниками! Гой! Сон да вам в очи, да во сей ночи, стани до утра оберег чела. Тут сну достаток, нову дню початок, а боле всего оберег добро! Гой!

Свеча и ее горящий фитилек таили в себе глубинный, сакральный смысл, а слова наговора ручейком потекли по всему дворцовому пространству. Боярский пир утихал на глазах. Буйные головушки сникли на столы, кто-то уронил серебряную ложку на пол и она со звоном покатившись, не смогла добудиться хозяина. Хмельной храп слышался повсеместно. И только музыканты, да скоморохи бодрствовали. Старый ведун подошел к высокому широкоплечему умельцу веселить, с интересом и ухмылкой созерцавшему происходящее, отчитался, хоть и так видно было глазам.

–Все, княже. Во дворце все спят. Можно без страха начинать.

–Добро ведьман. С нами в покои пойдешь, вдруг кто оклемается.

–Вряд ли.

–Ничего, прогуляешься, Бужан, худа не будет. Молчан!

–Здесь я, княже.

–Тебе сидень в подробностях рассказывал, где опочивальня, вот и веди.

Не производя шума, как говорится, на мягкой лапе, десяток скоморохов покинули достойное общество. Подсвечивая дорогу факелом, поднялись на второй этаж массивного здания дворца, не раз по дороге натыкаясь на спящих гридней и челядь, устроившуюся почивать там, где их застал колдовской сон. Прошли по широкому коридору.

–Здесь. – Произнес провожатый.

У массивной двери, закрыв проход телами, прямо на полу спали посапывая два молодых гридня. Пара скоморохов метнувшись, растащили помеху в стороны, все вошли в незапертую изнутри дверь. Пройдя вглубь помещения, встали у широкой кровати. Князь Ростовский, разбросав руки в стороны, раскрывшись от одеяла, подхрапывал. Рядом с ним лежала нагая дева, явно не княгиня. Густые светлые волосы с ее головы разметались по подушке. Старший кивнул подручному.

–Кончай, Бакута. Незачем медлить.

Вынув из складок одежды тонкий нож, скоморох без затей проткнул им грудину в области сердца. Ростовский князь всхлипнул, перед смертью успел открыть глаза и даже обозреть стоящих с факелом людей у кровати.

–Ну, вот и все! – констатировал глава убийц. – Уходим.

Выйдя за дверь, скоморохи цепочкой потянулось на выход, лишь старик-ведьман задержался. Подойдя к окну напротив покоев убиенного князя, спросил будто в пустоту:

–Ты каким ветром тут оказался?

Только один он мог увидеть усевшегося на подоконник византийского черта, забросившего нижние конечности с копытами на конце, одну на другую, негромко отбивавшего такт хвостом.

–Тьфу на тебя, старый дурак! Живу я здесь уж как год.

–Ну и как?

–Погано.

–Что так-то?

–А! Люд глупый, зацепить никак не получается. В церковь ходят к богу. Молятся. Как порог собственного дома перейдут, так ваших богов прославляют. Ну и как тут работать?

–Эх, некогда мне болтать с тобой. Совет тебе. Уходи к своим грекам. Тут тебе не обломится.

–Ага. Сейчас! Вода камень точит.

Старик горстью сыпанул что-то в нечистого, со словами…

–Изыди сатана!

…и тот мигом пропал. Спускаясь по лестнице, посетовал:

–Понаедут тут чужаки! Жить мешают.

Облик огромного двухэтажного дома, крыша которого обита листовой медью, растворился в ночи, как растворились и те, кто убил князя Ростовского.

Косой петлял и уворачивался, раз за разом оставляя волка в дураках. Казалось, вот сейчас он его схватит на рывке, челюстями зажав мягкое, горячее тельце в зубах, но новый финт, резкий прыжок в сторону и передние лапы проехали по рыхлой почве прямо. А чего тут скажешь? Если бы он был обычным волком, тогда да. Словил бы верткого, ушастого прыгуна, но волк-оборотень кил на тридцать тяжелее и гораздо крупней стандартного серого разбойника. Ему косой, что блоха на собаке.

Не поймал, но размялся от души. Настроение отменное, теперь можно и возвращаться, усадьба недалече, а поест он и там. Хорошо поест, аппетит нагулял.

Лиходеев потрусил скрадывающим волчьим бегом в сторону реки. Обходя колосившиеся поля смердов, снова протиснулся через кустарник в лесные заросли. Ему лишние глаза на пути не нужны, увидят, испугаются люди, к нему же и придут. Скажут, давай боярин, оборони от большого волка, вдруг загрызет. И что? Самому себя ловить прикажешь?

А места здесь знатные. Спасибо князю, подарил земельный удел. Тут тебе и лес, и речка рядом, и смерды давно осели на его земле. Вон пахотной земли сколько у леса отвоевали. Две деревеньки, теперь его кормилицы. На реке стосковавшийся по старой работе Ждан еще в позапрошлом году мельницу заложил. Считай, за полтора года управился, только не сам, как на старом месте, а с компанией дорожных татей. Их по дорогам для такого дела специально отлавливали. Лиходеев перенял опыт у добрых чеченских сельских жителей из конца двадцатого века. Те тоже на халяву из русских людей рабов набирали, относились к ним как к скотине. Держали впроголодь и заставляли работать от зори до зори. Он и усадьбу свою таким же образом отстроил, а от нее подземный ход до лесного оврага протянул. Не такой, как в Курске, но триста пятьдесят метров осилили. Потом этих гастарбайтеров пришлось под нож пускать. Ничего не попишешь – секретность. Этот опыт уже не только у Сталина и Гитлера перенимать пришлось, но и от доморощенных володетелей сего мира. Нынешние, сильные мира сего, тоже альтруизмом не страдают. Так что не мы такие, век такой!

По тропинке выбежал к небольшой по летнему времени талице, пустившей свой рукав от реки в лесной предел, да там и затихарившейся под сенью листвы дубов и сосен. Вон под тем камнем он спрятал одежду.