Он не знал природы этих воздействий. Весь мир был погружен в пульсирующие эмоции, окружен проникающими одно в другое полями. Мир плавал посреди океана людских страстей, и одна порождала другую. Падающая с визгом голоногая жена банкира, рассыпающая бриллианты, его, Веронова, ликующий клекот приводили к сбою навигационного оборудования на борту самолета, и тот врезался в гору.

Веронов лежал в ванной, среди сверкающего кафеля и тихого журчанья воды. Выставил руку из пены, наблюдая, как с запястья к локтю медленно стекают белоснежные хлопья. В каждом крохотном пузырьке пены переливалась радуга. И рука с длинными пальцами, розовыми ногтями казалась ему красивой, и он знал, что если дунет на руку, сдувая пену, где-нибудь в Новом Орлеане торнадо сорвет кровлю с дома.

Он перелистывал электронные страницы айфона, просматривая комментарии на свою «пулеметную акцию».

«Веронов, молоток! Только зря холостыми шерстил. Пришлю тебе боевые. Борьба до последнего банкира!»

«Веронов, ты красная сволочь! Такие, как ты, из пулемета русских профессоров и священников перестреляли, а раввинов в Кремль привели. У тебя на лбу магендовид».

«Предлагаю ввести “черту оседлости” и поставить кругом пулеметы. За царя, за веру православную, за нашу Родину, огонь!»

«Как из города Бердичева, из-за той “черты оседлости” выбегали добры молодцы. Наши грады разлояхося, наши храмы оскверняхося!»

«Считаю, что надо как можно скорее восстановить на Руси монархию. Это и будет всенародным покаянием, а иначе Россия погибнет».

«Попы, дворяне и царь привели Россию к погибели, отдали ее масонам. А Сталин сделал Россию мировой державой. Да здравствует Сталин!»

«В том, что учинил господин Веронов, просматриваются признаки терроризма. Прокуратуре следует проверить случившееся в “Москва-Сити” на предмет экстремизма!»

«Господин Веронов, мы любили вас за ваши талантливые выступления по телевизору и считали вас совестью нации. Теперь же во время ваших выступлений мы будем выключать телевизор».

«Сбросить бы на вас всех атомную бомбу. И на Веронова тоже!»

Пена стекала по руке. Переливались в пузырьках крохотные радуги. И Веронов думал, не стряхнуть ли ему пену, чтоб у того, кто хотел сбросить бомбу, взорвался сосуд головного мозга и он упал в неизлечимом инсульте.

Аркадий Петрович Веронов проснулся в своей широкой кровати, которая никогда не была для него брачным ложем. Он некоторое время лежал, открыв грудь, глядя на потолок, где в полосе бледного солнца бежали прозрачные тени машин и что-то тихо и восхитительно розовело. Новодевичий монастырь с каменными кружевами, диковинными раковинами и золотыми главами отражался в пруду, и это зыбкое отражение с плывущими лебедями проливалось в спальню.

Веронов сбросил одеяло, голый, перед зеркалом, сделал несколько упражнений, возвращая бодрость мышцам, пропуская упругую волну по всему своему сильному стройному телу. Набросил халат, принял холодный душ и перед тем, как выпить утренний кофе, прогулялся по своей великолепной квартире.

Помимо спальни она состояла из кабинета, гостиной и столовой. В кабинете стоял ореховый письменный стол под зеленым сукном, доставшийся ему по наследству от прадеда, с каменной плитой, на которой сиял стеклянный куб чернильницы, и в гнездах бронзовых подсвечников сохранился старинный воск. На сукне темнели пятна давнишних чернил. Здесь писал деловые бумаги прадед, отвечал на письма дед, готовила уроки мама, и он сам, не доставая ногами пола, старательно вписывал буквы в линованную тетрадь. Слышал, как дышит над его головой бабушка, умиляясь стараниями внука. Потом на этом столе, на зеленом сукне лежала мертвая бабушка, и он сквозь слезы видел у ее головы блеклые чернильные пятна.

Гостиная была в летнем солнце. На белых стенах висели картины современных модных художников. Отрок с двумя свечами среди красных холмов. Уродливый, с каменными ногами коновал, несущий на плечах окровавленного коня. Чернобородый насупленный кавказец, пьющий пиво. Обнаженная женщина в радужной пене. Веронов ласкающим взглядом осмотрел картины, вспоминая лица художников, вернисажи, выставки, бражное веселье богемы.

На диване лежали иранские, шитые шелками подушки. На длинной полке стояли кальяны. Их разноцветные флаконы и тонкие шеи напоминали стеклянных птиц, в каждом мерцало зеленое, красное, золотистое солнце. Вся стеклянная стая была готова взлететь.

Веронов подошел к окну и с обожанием смотрел на монастырь, на его изысканные женственные главы, бело-розовую колокольню, солнечную поверхность пруда, по которому плыли лебеди. И откликаясь на его обожание, в монастыре зазвонили, и рокочущий колокольный звон наполнил гостиную.

Пришла работница Анна Васильевна, чтобы напоить его кофе и убрать квартиру. Стареющую, со следами увядшей красоты вдову генерала Веронов называл помощницей, уважая ее вдовство, ценя ее деликатность и уменье готовить.

Анна Васильевна принесла из почтового ящика утренние газеты, и Веронов, в халате, пил кофе с гренками и просматривал газеты. И в каждой, в «Коммерсанте», в «РБК-дейли», в «Ведомостях» были сообщения о его вчерашней «пулеметной выходке» и приводилась одна и та же фотография, снятая на айфон кем-то из ошеломленных гостей. Пулемет с маленьким факелом у ствола, и Веронов с диким лицом сжимает рукояти.

«Коммерсант» писал: «Учиненное нашим прославленным художником господином Вероновым действо в банкетном зале «Москва-Сити» вполне сравнимо с террористическим актом и может послужить поводом для прокурорского расследования. Террористическому нападению с помощью эстетических средств был подвергнут цвет российской финансовой, промышленной и политической элиты. Результаты этого нападения, несомненно, скажутся на финансовом рынке, на поведении акций, приведут к непредсказуемым всплескам во внутренней и внешней политике».

Газета «РБК-дейли» отмечала: «Пулемет, из которого Аркадий Веронов обстрелял холостыми патронами представителей российской элиты, дал понять, что пропасть, разделяющая миллиардеров и нищий народ, легко преодолима с помощью справедливого распределения боевых патронов между пулеметчиками из числа народных мстителей».

«Ведомости» писали: «Напрасно полагают, что искусство отступило на дальнюю периферию общественной жизни. Мы получили свидетельство того, как новейшая эстетика вторгается в самые закрытые сферы и производит там разрушительное действие. Искусство мстит за годы своего отлучения и берет реванш, оповещая о себе не стихотворными строчками, а пулеметными очередями».

Веронов пил кофе, перелистывая газеты, довольный результатом вчерашнего перфоманса, эхо которого продолжало лететь по миру.

Работница Анна Васильевна, деликатно отойдя от стола, не мешала Веронову просматривать газеты. Но когда он отложил их в сторону, приблизилась:

– Вы меня извините, Аркадий Петрович, но я давно собиралась вас спросить. В чем состоит ваше искусство? Я знаю, есть художники, которые рисуют картины. Есть поэты, которые пишут стихи. Музыканты, которые сочиняют музыку. А у вас в руках ни кисти, ни смычка. Вы как бы фокусник, правильно я понимаю?

Веронов улыбался, разглядывая ее полное лицо с утонченным носом и красивыми губами, над которыми начинала собираться гармошка морщин:

– Видите ли, дорогая Анна Васильевна, творческий акт вызывает у зрителя прилив эмоций. И для этого вовсе не обязательно писать картину или водить смычком. Например, – он схватил чашку с недопитым кофе и плеснул на белую, с шелковым шитьем скатерть. Анна Васильевна вскрикнула, отшатнулась от черного, измаравшего скатерть пятна. Веронов смеялся, глядя на ее помолодевшее от испуга лицо. На этом лице на мгновенье вспыхнули красота и женственность.

– Вот видите, Анна Васильевна. Мое искусство подействовало на вас сильнее любой картины.

После кофе он удалился в гостиную, улегся на диван посреди персидских подушек и принимал утренние звонки, которые нарастали волной по мере того, как оживал Интернет, являлись на работу дотошные до новостей журналисты.