Он отметил, как вырубился Хань ― уронил голову на койку, ткнулся лбом в бок Чонина и засопел. Кевин не изменил положения и дышал ровно, но спал ли он, Исин не знал. Сам Исин вертел головой, пока не углядел блеск торчащей из-под стула утки. Непорядок, должна быть под койкой, хотя зачем она вообще?

Он встал, постарался добраться до цели бесшумно и поднял утку. В тот миг, когда Исин выпрямился, дверь палаты резко распахнулась. Исин даже не успел понять, что он увидел, потому что голову пронзило болью. Выронив утку, он бросил ладони к вискам. Грохнул выстрел, и свет в палате погас, только лампочка жалобно дзинькнула напоследок. Исин плюхнулся вниз от неожиданного толчка в спину, помотал головой и обнаружил, что стоит на четвереньках. А потом чуть в стороне прозвучало глубокое и гулкое “бо-о-ом”. И что-то тяжёлое шмякнулось на пол в паре шагов от Исина. Он часто заморгал, зажмурился и замер, расслышав слабый голос Чонина:

― Майор Ву, если вы хотите писать, писайте. Только тихо и без спецэффектов, хорошо? Спать мешаете.

Исин приоткрыл глаза, осознал, что кто-то включил свет, снова поморгал и вскинул голову. В паре шагов от него стоял Кевин с пистолетом в левой руке и злополучной уткой ― в правой, причём утка щеголяла заметной вмятиной на металлическом боку. Вероятно, от столкновения с головой щупленького человечка, ныне валявшегося на полу без движения.

И, диво-дивное, Кевин выглядел слегка растерянным. Он неловко помахал Чонину деформированной уткой.

― Не буду мешать, спи дальше.

― Угу… ― Чонин послушно закрыл глаза, тронул пальцами шею Ханя, блаженно дрыхнувшего без задних ног, и почти мгновенно вырубился.

Напротив дверного проёма в коридоре топтался министр Чон, и он выразительным жестом велел Кевину и Исину выползти из палаты. Хуже того, рядом с министром торчал эффектный тип с необычайно притягательным и запоминающимся лицом, и Кевин явно этого типа знал, поскольку немедленно собрался, придал себе строгий вид и даже отвесил короткий поклон на западный манер.

― Зачем вы присвоили собственность больницы, майор? Возможно, эта утка дорога вам как боевой талисман, но её ещё не списали. Верните туда, откуда взяли, ― с нескрываемым ехидством посоветовал тип.

― Так точно, Командор, ― невозмутимо отозвался Кевин и вернул утку в палату. ― С другой стороны, это орудие преступления, если удар оказался слишком сильным для преступника.

Исин медленно складывал в уме два и два, чтобы получить четыре. “Командором” могли величать только двух людей, но поверить в то, что один из них стоял прямо сейчас перед Исином, было сложно.

Командор Шим Чанмин, официальный глава “Интернационала” в восточном полушарии… Что он тут забыл? И откуда министр Чон его знает?

― Что с постами наблюдения? ― поинтересовался у Чон Юнхо Чанмин.

― Твердят, что ничего не видели.

Кевин молча выудил наладонник и просмотрел записи с камер. На всех злоумышленник фигурировал. Последовал многозначительный обмен взглядами, после чего Кевин подвёл итог:

― В пункте наблюдения есть дельта. Как минимум, один. Прикрывал напарника и пудрил мозги остальным.

― Можно провести всем анализ, ― предложил немного оклемавшийся Исин. ― Искать вещества, входящие в “касабланку”.

― Некоторым меньше тридцати, ― нахмурился министр Чон.

― Неважно. Судя по словам господина Лу, они и в двадцать себя неважно чувствуют, вполне могут принимать “касабланку”, чтобы поддерживать себя в тонусе. В крайнем случае, можно прицельно проверять печень ― показатели будут отличаться непременно, если проводить более тщательный анализ. Только надо действовать осторожно, чтобы лазутчик ничего не заподозрил и не попытался подчинить чей-нибудь разум. Изолированное помещение, например. Задействовать для анализа технику, а не людей…

― Хорошая мысль, ― кивнул Исину Командор Шим и тут же распорядился по этому поводу. Началась беготня военных и странных типов в штатском. Контуженного ударом уткой преступника скрутили и уволокли, Кевина и Исина ещё подёргали вопросами, после чего, наконец, отпустили. Хотя вернуться в палату не разрешили, выставили охрану у дверей и велели обоим удалиться куда-нибудь.

Удаляться было особо некуда, разве что в кабинет Исина. Впрочем, у Исина заканчивалась смена, поэтому стоило собираться и отправляться домой.

Он понуро зашёл в подсобку и завозился с халатом. Кевин решил помочь и развязал шнурки на спине, медленно потянул халат с плеч, высвободил левую руку Исина, правую, затем защёлкнул на запястьях наручники. Исин непонимающе пялился на стальные браслеты и пытался соображать, но у него ничего не получалось. Он растерянно вскинул голову и посмотрел на Кевина. Безмятежное лицо, немного грустный взгляд и пугающая неподвижность.

― Что…

Кевин прижал пальцы к его губам, заставив придержать продолжение фразы при себе.

― Голова болит? ― спустя целую вечность соизволил поинтересоваться Кевин. Исин не придумал, что ответить, да никто и не ждал ответа. Кевин притянул его к себе, крепко обхватил руками за пояс и тронул невесомым поцелуем висок. Если голова и болела, то после этого боль точно прошла бесследно. Исин закрыл глаза и постарался отстраниться от всех ощущений, лишь бы не обращать внимания на надёжность, спокойствие и умиротворение, что передавались ему от Кевина.

― Куда на этот раз?

― Что? ― прижавшись лбом к подбородку Кевина, неохотно уточнил Исин.

― Куда на этот раз побежишь? И как далеко?

― Во Флоренцию? ― предположил он.

― И не надоело тебе?

― Намекаешь, что там тоже появишься?

― Я везде появлюсь.

― И не надоело тебе? ― передразнил Кевина Исин.

― Ты без меня пропадёшь.

― Вовсе нет.

― Да. Ты знаешь это не хуже меня. Почему?

Исин уткнулся носом в шею Кевина, лишь бы только не отвечать на этот дурацкий вопрос. Кто его вообще придумал? Что за глупое слово такое “почему”, обязывающее давать ответ даже тогда, когда делать этого не хочется?

― Или ты не шутил про политические разногласия?

Исин зажмурился, когда его волосы принялись перебирать пальцами. Сейчас он был согласен на всё, лишь бы только Кевин перестал требовать ответ, который Исин не мог озвучить. Нельзя сказать человеку, что его то слишком много, то ничтожно мало. Нельзя сказать об одиночестве, когда тонешь в океане чужой любви. И нельзя обвинить человека в том, что ему довольно собственной любви для счастья. Нельзя, даже если сам не понимаешь этого, отличаешься и нуждаешься в ином. Кевин не виноват, что любит по-другому, его чувства не становятся от этого менее искренними. Как и чувства Исина. Но как же это тяжело… И как глупо видеть соперника в проклятом Законе.

― Не шутил, ― пробормотал куда-то в шею Кевину Исин и с силой зажмурился, желая, чтобы вдруг на него обрушилась тьма, наступил конец света или ещё какой глобальный кризис, избавивший бы его от необходимости что-то объяснять.

― Прихожу домой, тебя нет. Нахожу тебя, а тебя всё равно нет. Говорю с тобой, и тебя по-прежнему нет. А я никогда не интересовался политикой.

Интересно, кому-нибудь вот так говорили о том, как сильно скучают? Или это только Исину выпал шанс услышать подобное? В груди заныло от грусти, переполнившей простые слова. А при “переводе” всегда что-то теряется. И как вывести формулу, дающую истинное представление о чувствах Кевина? И как не умереть при получении настоящего результата, если вывести такую формулу удастся?

― Замолчи, ― попросил Исин слабым голосом. ― Не говори ничего.

Кевин послушался и больше ничего не сказал, зато у него ещё были в распоряжении губы, руки и всё прочее ― как своё, так и чужое.

Исин вздрогнул от холода наручников, прижавшихся к его животу.

― Кто-нибудь может… зайти…

― Как зайдёт, так и выйдет. Забудь.

― Но ты ведь не собираешься…

― Собираюсь.

С Кевином невозможно было разговаривать. Спорить ― тем более. Или Исин попросту не умел этого делать. Или не хотел… Ещё и наручники эти. Зачем?