В ходе четырех десятилетий «холодной войны» главный геостратегический вызов для Америки состоял в том, что враждебная идеологическая сила, контролировавшая около двух третей Евразийского мегаконтинента, могла распространить свое господство и на остальную его часть. Евразия была и гигантской ареной этого соревнования, и главной ставкой в борьбе, поскольку на ее просторах расположено большинство самых быстро развивающихся и политически амбициозных государств мира, а также два из трех самых высокоразвитых в экономическом отношении региона Земли – Западная Европа и Дальний Восток. Полное главенство во всей Евразии равносильно мировому господству.

Решимость Америки не допустить подчинения Евразии враждебной державе приводила к риску развязывания апокалипсической ядерной войны. Поэтому приоритетными сферами политики безопасности США должны были стать проблемы гонки вооружений, конкуренция в наращивании ядерных арсеналов и даже разработка планов ведения полномасштабной ядерной войны. Устрашение служило организационным принципом, призванным исключить военный конфликт, а сдерживание – формулой предотвращения захвата противником западной и дальневосточной окраин Евразии.

Чтобы справиться с новым глобальным беспорядком, Америке требуется более изощренная стратегия, чем применявшаяся в «холодной войне», и более многогранный подход, чем развернутая после 11 сентября антитеррористическая кампания.

Борьба с терроризмом не может служить центральным, системообразующим принципом американской политики безопасности в Евразии или внешнеполитического курса США в целом. Эта идея слишком узка по своей направленности, слишком расплывчата в определении противника, и, что важнее всего, она не способна повлиять на важнейшие причины интенсивного политического брожения в простирающейся между Европой и Дальним Востоком ключевой зоне Евразии, среди населения которой преобладают мусульмане и которую можно обозначить термином «новые Общемировые Балканы»[13].

В свете произошедшего 11 сентября для Америки исключительно важно тщательно и спокойно проанализировать весь комплекс отношений, связывающих ее с быстро меняющим свой облик миром ислама. В этом состоит непременное предварительное условие перехода к какому-либо варианту эффективной долгосрочной политики, в рамках которой США предстоит перед лицом двойной угрозы – терроризма и распространения ОМП – взять на себя ответственность за восстановление мира в беспокойной зоне новых Общемировых Балкан. В то же время творцы американской политики должны предвидеть весь спектр опасных перспектив, которыми чреваты чрезмерное расширение американских обязательств и политика единоличного вмешательства, провоцирующие рост враждебных США политических и религиозных умонастроений.

Кроме того, характерный для современного мира беспорядок – в более широком плане последствие еще одной новой реальности: мир пробуждается к политическому осознанию неравенства в условиях человеческого бытия. До сравнительно недавнего времени огромное большинство человечества безропотно мирилось с социальной несправедливостью. Хотя крестьянские восстания порой нарушали состояние народной покорности тому, что казалось предписанным порядком вещей, они вспыхивали, как правило, тогда, когда местные условия жизни становились уже совершенно невыносимыми. И даже эти вспышки протеста происходили на фоне принципиального незнания мира в целом, в относительной изоляции и в отсутствие трансцендентального сознания неравенства.

Теперь положение существенно изменилось. Распространение грамотности и особенно воздействие современных средств коммуникации привели к беспрецедентному росту уровня политического мышления широких масс, сделав их несравненно восприимчивее к эмоциональному воздействию национализма, социального радикализма и религиозного фундаментализма. Притягательность этих идеологий усиливается окрепшим осознанием различий в материальном благосостоянии, возбуждающих вполне понятные чувства зависти, возмущения и враждебности. Еще больше ее укрепляет тешащее самолюбие презрение к тому, что называют гедонизмом привилегированной части человечества, формулируемое в культурно-религиозных понятиях. В таком контексте демагогическая обработка и мобилизация слабых, бедных и угнетенных значительно облегчаются.

11 сентября 2001 г. – эпохальное событие в истории политики, основанной на применении силы. Девятнадцать имевших скудные ресурсы фанатиков, некоторые из них даже без западного образования, заставили содрогнуться от ужаса самую могущественную и технологически высокоразвитую державу мира и ввергли мир в глобальный политический кризис.

Спровоцированные этим терактом процессы привели к милитаризации внешней политики США, ускорили переориентацию России на Запад, создали постепенно углубляющиеся трещины в отношениях между Америкой и Европой, обострили недуги американской экономики и вызвали изменение традиционных американских представлений о гражданских правах. Для совершения этого потребовалось вооружение, состоящее из нескольких канцелярских ножей, и готовность пожертвовать своей жизнью. Никогда еще настолько маломощная кучка людей не причиняла столько боли такому могущественному и огромному сообществу.

В свете этого опыта перед единственной сверхдержавой мира встает дилемма: как одолеть физически слабого неприятеля, руководствующегося фанатичными побуждениями? Но пока будут сохраняться источники таких побуждений, все попытки воспрепятствовать противнику и уничтожить его останутся тщетными. Ненависть поможет ему восполнить свои потери. Уничтожить врага можно, только выявив и распознав те его мотивации и пристрастия, которые не подлежат точному определению, а проистекают из общего для слабых участников противоборства стремления любой ценой сокрушить объект их безудержного негодования.

В этой войне – а терроризм, по сути, есть беспощадная война слабых против сильных (оценка, не имеющая ничего общего с признанием моральной легитимности террора) – у слабых есть одно важное психологическое преимущество: им почти нечего терять, но приобрести, на их взгляд, они могут все. Они черпают силы в религиозном рвении или фанатичном утопизме и выражают свои убеждения с пылом ожесточенности, порожденной безнравственностью их ущемленного положения. Некоторые готовы пожертвовать собой потому, что их жизни, в их представлении, обретают смысл лишь тогда, когда они вырываются за рамки своего жалкого существования, совершая самоубийственный акт ради уничтожения объекта своей ненависти. Отчаяние приводит к неистовству и служит движущей силой террора.

Тем, кто занимает господствующее положение, напротив, есть что терять: прежде всего то, что они ценят превыше всего, – собственное благополучие, и их силы подтачиваются страхом. Сильные держатся за свою жизнь и дорожат ее хорошим качеством. Как только среди тех, кто обладает привилегированным статусом, поселяется паника, она вынуждает их преувеличивать реальный потенциал неведомого, но, по сути, слабого врага, и по мере того как последнему приписываются несуществующие потенции, коллективное чувство безопасности, так необходимое для комфортного существования общества, подвергается эрозии. Позволив же паническим настроениям подтолкнуть себя к неадекватным ответным мерам, господствующее сообщество становится заложником своего немощного противника.

Слабые фанатики не способны изменить собственное положение, но в их власти делать жизнь стоящих выше себя все более незавидной. Сила слабости – политический эквивалент того, что военные стратеги называют «асимметричными боевыми действиями». Фактически революция в военном деле, доводящая до максимума физическую силу того, кто главенствует в технологической сфере, компенсируется резким ростом социальной уязвимости, усиливающим страх сильных перед слабыми.

Силе слабости доступна эксплуатация четырех новых реалий современной жизни. Во-первых, круг тех, кому доступны средства огромной поражающей силы, уже не ограничен мощными высокоорганизованными государствами. Как отмечалось в первой главе, способность нанести масштабный ущерб обществу в целом и в еще большей степени лишить покоя массы людей становится все более досягаемой даже для сравнительно небольших, но решительно настроенных групп людей. Во-вторых, мобильность населения в планетарном масштабе, которой способствует не только наличие скоростных транспортных средств, но и нарастающая миграция, уничтожающая барьеры между обособленными прежде обществами, в сочетании с появлением всемирной коммуникационной инфраструктуры упрощает планирование и координацию для подпольных ячеек, которые в иных обстоятельствах действовали бы несогласованно. В-третьих, проницаемость демократических систем, облегчая проникновение и внедрение в открытые общества, делает чрезвычайно трудным выявление угроз и в конечном итоге делает доступной для повреждения саму социальную ткань демократии. В-четвертых, системная взаимосвязанность современного общества создает благоприятную среду для развития цепных реакций. Если пострадает даже только один из ключевых элементов системы, это вызовет эскалацию социального беспорядка и взрыв панических настроений.