Бэкхён продолжает надрачивать Чанёлю уже руками и смотрит неотрывно. Возбуждённый Чанёль выглядит очень красивым и уязвимым — это непривычно в сравнении со страстностью и необузданностью Чонина. Чонин всегда дикий и хищный во время секса, похож на взрыв из эмоций и сексуальности — овладеть, покорить, зажечь и сгореть, нежным он становится только после, как невесомый пепел. А Чанёль — другой. Успевает с лаской проводить руками по телу Бэкхёна даже в те мгновения, когда сам забывается.

Чанёль кусает губы и подаётся бёдрами вверх. Когда лежит, кажется не таким уж и высоким, а ещё кажется одновременно нескладным и изящным, и Бэкхён не понимает, как такое вообще возможно. Мягкие черты лица подрагивают и искажаются от удовольствия. И Чанёль трогательно вскидывает брови “домиком” в мгновения особенно сильного восторга.

Бэкхён смотрит на эту красоту, разметавшуюся на простынях, и начинает понимать, что так привлекало и завораживало Чонина. Обычно Чанёль большой и неловкий, нескладный и растяпистый, добродушный и весёлый, как большой пёс вроде сенбернара, но уложи его на кровать и приласкай…

Такой трогательный и отзывчивый. Приоткрытый в беззвучном стоне чувственный рот и сладко подрагивающие губы притягивают взгляд Бэкхёна, как магнит.

Бэкхён склоняется к бёдрам Чанёля, уверенно ведёт языком по стволу, быстро насаживается раз за разом и позволяет кончить себе в горло.

На рассвете он отмывается в собственной ванной и не знает, как сможет оправдаться перед Чонином. Счастье уже, что Чанёль целует не так, как Чонин. Чанёль целует легко, нежно и влажно. Следов нет, и это успокаивает. Если бы он целовал так же жадно и по-собственнически, как Чонин, оставляя следы даже там, где это сделать, казалось бы, невозможно, то финиш тогда. Чонин неведомым образом всегда чётко определяет, где его метки, когда и как он их оставил, и почему. И когда он находит на теле Бэкхёна неучтённые синяки…

Ревнивый засранец. Любимый ревнивый засранец, и с его бывшим Бэкхён переспал по собственной воле, потому что захотел и почти спятил от страха и неуверенности в их настоящем и будущем. И теперь Бэкхён отчаянно желает, чтобы Чонин не узнал об этом.

Не только потому, что Чонину будет больно. Не только. Просто…

Катастрофа кажется неизбежной.

***

Чонину совершенно не хочется гадать, о чём думает Чанёль в ту минуту, когда видит его на пороге своей комнаты. Наверное, это глупо, но Чонину до сих пор необходимо знать ответ и прояснить ситуацию с Бэкхёном. Два года назад он искренне полагал, что у них всё хорошо, и что так будет всегда. И когда всё развалилось… Когда, чёрт бы всё побрал? И почему? И какого чёрта он это не заметил вовремя? А сейчас…

— Тут поговорим, или ты пригласишь зайти? — мрачно уточняет он, но сам же делает шаг вперёд, заставляя Чанёля попятиться.

— Ты всё равно всегда делаешь то, что хочешь. — Чанёль просто смотрит, как он запирает дверь, но от порога не отходит, словно не желает пускать Чонина дальше — ни в свою комнату, ни в свою жизнь.

— Может быть, но нам всё равно надо поговорить. Спокойно поговорить.

— О чём? После всего тебе ещё хватает наглости подкатывать ко мне с разговорами? Мне стоило разбить тебе рожу ещё тогда, когда я застал тебя с той…

— Это ничего не значило.

— Ну да, конечно. Ещё скажи, что ты не собирался… Хотя нет, лучше вообще ничего не говори. Ложь на тему, что ты был пьян и плохо соображал, не прокатит.

— Ты знаешь, что не был, и…

— Заткнись! — с нескрываемой злостью просит Чанёль и отворачивается, тянется за бутылкой воды, что стоит на низком столике.

Чонин молча смотрит и отмечает напряжённые плечи. Чанёль будто опасается удара в спину. Пьёт нервно и неаккуратно, а Чонин невольно вспоминает, как в первый раз в жизни хлебнул крепкий напиток, чтобы попробовать из любопытства. Выпил он тогда совсем немного, но эффект проявился сразу. И Чанёль поддерживал Чонина, пока его выворачивало в туалете почти наизнанку. Было плохо как никогда. Чонин и стоять тогда без помощи не мог, в ушах шумело, сердце бешено колотилось в груди, а дыхание сбоило. Он сплёвывал желчь, чувствовал на губах горечь, а Чанёль терпеливо умывал его и уговаривал держаться. Лучше ему не становилось, но он упирался всю дорогу, пока Чанёль волок его в клинику.

Алкогольное отравление, как оказалось. Чонину хватало смешного количества спиртного для вызова скорой. Не то чтобы Чанёль тогда спас ему жизнь, оттащив в клинику, но где-то близко к тому. И Чанёль оставался единственным человеком, помимо родных Чонина, кто знал об этом.

Чонин до сих пор ничего не рассказал Бэкхёну, потому что было неловко как-то признаваться в подобной слабости. В армейских и студенческих кругах такие вещи служат поводом для насмешек. Бэкхёну он соврал, что просто не пьёт. Правду так и не сказал — опасался, что Бэкхён в своей обычной манере начнёт подкалывать.

Чанёль не подкалывал никогда. До этой вот минуты.

— Тебе лучше уйти. Разговор у нас не получится, — отставляя бутылку с водой, бормочет Чанёль и не желает поворачиваться к нему лицом.

— Уйду. Просто мне интересно, кто это был. Тот, кто заставил тебя забыть об обещании. Но плохо заставил, как видно, если ты теперь подкатываешь к Бэкхёну.

— Тебя не касается, к кому я подкатываю.

— Бэкхён — мой, так что очень даже касается. И ты сам его мучаешь.

Чанёль вспыхивает тут же, как и всегда. Чонин невольно улыбается — пальцы Чанёля так знакомо цепляются за воротник рубашки. Чанёль прижимает его к стене и дёргает за воротник, заставляя вскинуть голову и посмотреть в затуманенные яростью глаза.

— Бэкхён свой собственный. И он сам может решить, с кем из нас ему будет лучше. Я люблю его, и это понадёжнее того, что можешь ему предложить ты.

— Мы с ним ещё не расставались, так что тебе придётся долго ждать. Быть может, целую вечность.

— На твоём месте я бы не был так в этом уверен.

Чонин хмурится, потому что ему эти слова не нравятся. Они вызывают беспокойство и звучат, как намёк. Но ему трудно поверить, что Бэкхён мог дать Чанёлю шанс. Быть этого не может. Просто не может. Но сдержать раздражение и злость не получается. Сомнения только бесят, заставляя забывать о прочем.

— Даже рассчитывать не смей. И держись от него подальше.

— А то что? Окончательно докажешь, что тебе просто нравилось получать желаемое? Лучше просто признай, что тебе всегда было наплевать на меня. На Бэкхёна, возможно, тоже…

Насмешка и несправедливые слова окончательно выводят Чонина из себя. Потому что у Чанёля нет на них права. Вспоминается боль — та самая, когда он увидел чёртовы снимки и впервые допустил мысль, что Чанёль мог быть с кем-то другим, не с ним. Но они так срослись друг с другом ещё с детства, что подобное предательство бьёт по живому. Бьёт как ножом. Бьёт так больно, что становится невозможно дышать. Раны заживают со временем, но боль не уходит никогда.

И ещё больнее от мысли, что этот чёртов предатель покушается на Бэкхёна. На его Бэкхёна.

Чонин несдержанно наступает Чанёлю на ногу, заставляя отшатнуться, ослабить хватку на вороте и зашипеть от неожиданности. Этого достаточно для замаха и резкого удара в бок. Чанёль пятится, чуть согнувшись и прижав ладонь к пострадавшему месту, задыхается и получает добавку в живот.

Не первая их драка и, быть может, не последняя, но так легче. Немножко, но легче выдержать боль.

Чонин отстранённо слушает парочку оскорблений в свой адрес и досылает третий удар Чанёлю в челюсть. Не особенно сильный такой удар — исключительно для того, чтобы Чанёль заткнулся.

Чанёль в самом деле затыкается, прикусив язык, налетает на кровать, не удерживает равновесие и шмякается на смятое покрывало. Морщится от боли в рассечённой губе и осторожно трогает ранку пальцами, а потом просто закрывает лицо обеими ладонями. В этом жесте столько отчаяния, что…

Вот тут-то Чонина и накрывает волной воспоминаний и ещё тем, чем не должно бы. Тело игнорирует приказ мозга и посылает центральное командование в пешее эротическое. Он просто валится на Чанёля, смахивает ладони с лица и прижимается губами к ранке, залечивая самым лучшим способом. Способ всегда работал. Раньше. Просто Чанёль очень добрый и заботливый, и видеть, как кто-то поднимает на него руку, невыносимо. У Чонина всегда сносит все рамки и условности в голове, когда кто-то осмеливается обидеть Чанёля. Так было раньше, так остаётся и сейчас. Это кажется самым естественным на свете. Противоречивое желание набить морду Чанёлю и уберечь его от боли раздирает Чонина на части. Это неправильно и, чёрт возьми, как они вообще докатились вот до этого?