Такая ментальная позиция в жизни и истории нравственно труднее достижима, чем индивидуалистическая, ибо она предполагает превращение личной жизни еще и в пространство для бытия другого, а не только "для себя любимого". А это огромный труд, неотделимый от самоограничения и самопожертвования, на острие которых и сформулировались две характерологические черты русского национального характера. Н.Я. Данилевский определил их как "дисциплина, или дар повиновения и энтузиазм, или беспредельная готовность к самопожертвованию"37 - покорность перед Россией и самопожертвование во имя Великой России, как абсолютным духовным максимумом истинно русской души и русского существования в истории.
Такая логика поведения в жизни и истории - прямое следствие этики коллективного спасения, в рамках которой каждый озабочен не только собой, но и другим, ставит свое личное спасение в зависимость от спасения всех и каждого. Не будем говорить о том, что такое поведение в жизни и истории больше соответствует социальной природе человека, а значит, самой жизни и истории. Отметим другое: такие духовные архетипы сами по себе нейтральны к антиличностным тенденциям в жизни и истории, в частности, не подрывают основ деятельного бытия в истории, так как речь не идет о том, что можно спастись чужими делами или вообще без дел. Спастись можно только своими собственными, но такими, которые увязаны с другими делами в одно общее дело спасения всех и каждого. Увидеть во всем этом духовные истоки некой особой и принципиально непреодолимой тоталитарной и антиличностной позиции самого национального сознания русских, его духовных архетипов - для всего этого необходимо обладать "особым видением" национальной духовности русских и, уж во всяком случае, "особым интересом" в интерпретации ее специфики, при которой она, похоже, является неполноценной уже только потому, что является русской.
К особенностям православных духовных архетипов восходят и некоторые другие особенности русского поведения в жизни и истории. В частности, с особенностями православного покаяния можно попытаться связать то заметно более широкое распространение, которое получают в России отношения, регулируемые не на правовой основе. Разумеется, неправовой характер мышления на евразийских просторах России был необычайно усилен самой революционной ломкой России на протяжении всего XX столетия. Ведь, ко всему прочему, революция потому и является революцией, что отменяет старое право и, следовательно, на какой-то период вводит беззаконие с позиций старого права. В России этот период, период революционной и тотальной ломки старого строя несколько затянулся и, ко всему прочему, сопровождался актами беззакония и с позиции уже нового, революционного права. Все это не могло не сказаться на закреплении стойкого неприятия всех форм регуляции общественных отношений, источником которого становилась официальная власть и официальное право.
Неправовой характер мышления и поведения в жизни и истории навязывался России не правовым характером мышления и поведения самой власти, которая с течением времени вообще пришла к исповедованию принципов двойного права: официального - для основной массы населения, для "трудящихся", и неофициального - только для себя, в итоге ставшего мафиозным. Ничем, кроме как неуважением к самому институту права, закончиться это не могло. Там, где право перестает быть источником справедливости и, тем более, там, где оно покупается и продается оптом и в розницу, оно перестает просто быть, не говоря уже о том, чтобы быть правом.
И вместе с тем есть еще одна весьма тонкая духовная интенция, уходящая корнями в особенности принципов православного покаяния, которая из архетипических глубин национального духа определяет инаковое отношение России, по сравнению с Западом, к самому способу поведения в жизни и истории, в данном случае к его правовому обеспечению. Для истинного Православия покаяние не сводится к точному возмещению грехов соответствующим количеством добрых дел и, тем более, не к покупке индульгенции, а к целостному преобразованию человека - процесс, с большим трудом поддающийся измерению. А закон наиболее эффективно функционирует там, где есть то, что образует сам феномен меры. Православное покаяние апеллирует к тому, что нередко находится за пределами всякой меры - к высшим и абсолютным ценностям и смыслам бытия, к Абсолюту, главному месту его пребывания в человеческой душе, внутреннему Богу человека - к человеческой совести.
Отсюда неизбывное стремление русского человека жить не только по закону, но и по совести - по закону как по совести, что с большим трудом поддается упорядочиванию с позиций права, испытывает недостаток регулирования с позиций права, в том числе и потому, что авторитета права просто недостаточно для упорядочивания всех противоречий, для регулирования всего богатства человеческих отношений в обществе. Отсюда заметен менее выраженный правовой характер русского мышления и поведения в жизни и истории, заметно более широкое распространение, которое получают в России отношения, регулируемые не на правовой основе, что, как и все в этой жизни, имеет как свои достоинства, так, увы, и свои недостатки.
И, наконец, особенностями православного покаяния не в последнюю очередь определяется и знаменитый русский максимализм, как характерная национальная особенность специфически русского поведения в жизни и истории. Истинно православное покаяние требует всего человека, всей его души, ибо устремлено именно к целостному его преображению, к такому, которое может завершиться только в абсолютном обожении человека, только в уподоблении абсолютному в Абсолюте, а значит, и в жизни, и в истории. Вот почему вне отношения к абсолютному для истинно русского человека если не все, то очень многое просто перестает существовать. Ради идеала и веры в абсолютное в жизни и истории он готов претерпеть все, пожертвовать всем, отказаться от всего. Вот почему стоит лишь усомниться в праведности идеала или поколебаться вере в абсолютное, чтобы от абсолютного максимализма в хорошем он качнулся к абсолютному максимализму в дурном, к полному отрицанию всего исторически сложившегося или невиданному равнодушию ко всему. Крайности высокого духовного поиска и покаяния прорываются крайностями поведения в более прозаических буднях жизни и истории. Истинно русское начало живет максимумами в жизни и истории. В меньшем оно просто не находит для себя подлинных целей и смыслов существования. И это кое-что объясняет даже в безалаберности русского быта, в ряде случаев просто его отсутствие.
Однако вернемся к главному - необычайно глубокой укорененности вненационального в национальных духовных архетипах России. В этом их отличительная черта, самым трагическим образом сказывающаяся на устойчивости основ исторической и национальной идентичности России и в ней русской нации, на той легкости, с какой при определенных исторических условиях духовные императивы соборности и всеединства - всечеловечность России перерастает в процесс слома основ национальной и исторической идентичности. В этом суть феномена России, его парадоксальности: лучшие качества ее духовных архетипов превращаются в то, что ее преодолевает как Россию. То, что является великой силой великой духовности России, оборачивается ее слабостью и только потому, что им придается совершенно несуразный вненациональный масштаб и форма реализации в истории, только потому, что их эксплуатируют во вненациональных целях и смыслах исторического существования России. Вполне закономерным итогом этого становится разрушительный характер противоречий, складывающихся между национальным и вненациональным в национальной истории России. Такие противоречия имеют место в истории любой страны, ибо история любой страны история взаимодействия и взаимовлияния культур и цивилизаций. Но только в России они становятся источником тенденций вненационального развития, представляющих угрозу для самих основ национального бытия в истории.
Во всяком случае, за XX столетие противоречия между национальным и вненациональным в истории России сформировали весьма парадоксальное явление: русская нация, претендующая на статус одной из великих наций современности, одновременно с этим является нацией с наименее развитым национальным сознанием и самосознанием. Этот парадокс никак не вяжется со статусом великой нации, не говоря уже о том, что он уже не единожды за XX столетие становился источником великих исторических потрясений России, особенно в начале и конце столетия.
