Олицетворяя вершины святости в бытии, добро, любовь и справедливость не терпят никакого соглашательства, никаких уступок. Они - святыни, абсолютные максимы нашего бытия, для осуществления которых в практике жизни ничего не жалко, даже самой жизни. Всякий вступающий на путь поиска добра, любви и правды жизни вступает на путь служения святыням, на путь жертвенного служения высшим ценностям бытия со всеми сопутствующими жертвенному служению атрибутами - необузданным максимализмом, фанатичной нетерпимостью и непомерной страстностью, на путь крайностей бытия. И оно в этой связи не может не стать духовным, хотя бы потому, что истинная духовность в поисках форм своей реальности всегда трансцендирует за наличные формы бытия, в пределе стремясь к Абсолюту. Поиск конечных оснований абсолютного Добра, Любви и Правды жизни, путей слияния с ними в практике жизни завершается в пространстве истинной духовности.
Вот почему русская нация - нация Слова, а Россия - держава Духа. Вот почему России всегда было больше там, где было больше Добра, Любви и Правды жизни, в конце концов, в их противоречиях, но никогда ее не было там, где предавались Добро, Любовь и Правда. Вместе с их умиранием умирала сама Россия, ибо предавались и умирали ее духовные архетипы. Вот почему Россия не может существовать одним голым интересом, на одном чистом прагматизме и меркантилизме. В их пространстве она просто теряет себя как Россию, сами исходные смыслы своего присутствия в истории. Для того чтобы сохранить и развить себя как Россию, ей необходима Идея, идея поиска и служения высшим социальным и духовным ценностям и смыслам бытия в истории. Ей необходима история как пространство придания смысла бессмысленному, человечности бесчеловечному, социальности асоциальному. Ей необходима история как пространство духовного подвига. Вот почему не может быть безыдейной и бездуховной России. Это уже то, что является как раз ее прямой противоположностью.
Все это делает Россию выраженной идеократической страной - державой и нацией, основы существования которых держатся не столько на простом и голом интересе, сколько на всех объединяющих и все возвышающих ценностях, целях и смыслах, на ярко выраженных духовных началах. Бытие России в истории держится на Идее и Миссии, одни только которые и таят в себе постоянный запрос на достижение высших ценностей и смыслов человеческого бытия в истории и исторического в человеке, в частности, на поиск такого личного совершенства, которое сливается еще и с делом для других. И именно эта идеократическая суть России лежала в основах ее феноменальных взлетов и великих побед в истории и, увы, беспрецедентных падений. В этом сила и в этом слабость идеократического государства.
Так было во времена Великой Смуты конца XVI - начала XVII вв., когда глубокий социальный кризис, имевшийся в стране, совпал с пресечением династии Рюриковичей, с самой идеей представленности во власти "Божьего помазанника" на эту власть; во времена трагического церковного раскола 1653 - 1656 гг., поставившего под сомнение абсолютную святость традиционных символов Веры; так было в Октябре 1917-го; так стало и в Августе 1991-го. Во всех этих случаях Россия обнаружила беспрецедентную уязвимость основ своего бытия в истории и в той самой мере, в какой базой ее бытия в истории становилась та или иная властвующая над ней идея. А потому достаточно только решительно дискредитировать ее, как тотчас же, чуть ли не мгновенно рушатся все несущие опоры государственности, самой России, превращаются в историческую пыль вся мощь и все богатство огромной страны и, помимо прочего, распадается на куски ее евразийская многоэтничность1. И это понятно, ибо евразийское этнокультурное многообразие России нельзя связать только банальностями голого интереса. Необходимо еще все и всех объединяющая Идея и, в частности, идея единства, пронизывающая культурную и духовную ткань бытия российской Евразии.
Но не задействованы ли в этих процессах и другие причины, связанного, но несколько иного аспекта содержания: неукорененность России в основах собственных национальных архетипов, слишком слабая их представленность в иерархии национальных ценностей в качестве ценностей национальной идентичности, а отсюда и та легкость ухода от их исповедования в качестве национальных святынь. Иными словами, не является ли историческая уязвимость России как идеократического государства еще и следствием того, что ее идеократическая сущность в некоторых случаях не является в полной мере идентичной России, ее исторической и национальной сущности. Во всяком случае, именно это противоречие между идеократической сущностью России и вненациональностью этой идеократичности в полной мере проявилось в исторических обвалах Октября 1917-го и Августа 1991-го.
В особенностях духовных архетипов России следует искать ответы и на другие особенности национального поведения в истории, которые оказались весьма разрушительными для нее как для национальной истории. Где истоки непомерного русского национального нигилизма, доходящего до национального самозабвения? Почему Россия так восприимчива к мессианским идеям жертвы, служения общему и другому, доходящего до пренебрежения к собственному национальному началу - национальному как национальному? Откуда такая преданность идеям всемирного общечеловеческого единения, даже если ценой ему становится слом основ собственной исторической и национальной идентичности? Да все оттуда же, из акцентов духовного поиска, из особенностей базовых оснований духовной ориентации жизни вообще, которые смещены в сторону поиска конечных оснований абсолютного Добра, Любви и Правды жизни. Воплощаясь в духовных императивах соборности и всеединства, они легко переходят в крайности и на этой основе в свою противоположность.
Так, идея соборности, как особого типа единения людей, выступающего в качестве результата искания добра для всех и каждого, в пределе для всего человечества, тип единения через всемирное "боление за всех" в своем наиболее последовательном проведении легко перевоплощается в крайности антинационального бытия. Поиск добра для другого, а тем более для всего человечества далеко не всегда можно совместить с национальными формами бытия, с сохранением национального интереса как национального. И в итоге получается, что "национальная идея русская есть, в конце концов, лишь всемирное общечеловеческое объединение"34. Но это объединение с сохранением основ национальной идентичности или они поглощаются масштабом общечеловеческого объединения? Но в любом случае весьма показательно: национальная идея в качестве главного целевоплощения имеет отнюдь не национальные ценности и смыслы бытия в истории, они оттесняются на периферию национального бытия и вместе с ними на периферию истории оттесняется и сама нация. Вот и готовое духовное пространство для произрастания национального нигилизма под самыми лучшими общечеловеческими лозунгами, пространство, в котором национальное неизбежно входит в противоречие с вненациональным в масштабах, разрушительных для основ национального бытия в истории.
В этой связи весьма показательно и другое: русская душа, "гений русского народа, может быть, наиболее способны из всех народов вместить в себя идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия"35. А потому "стать настоящим русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей"36. Все это, может быть, и так и само по себе прекрасно, но, как показал исторический опыт России за XX столетие, попытка безудержного и безразборного братания без учета цивилизационной, культурной и духовной совместимости, есть не что иное, как попытка реализовать утопию в истории. Не все, что само по себе хорошо и прекрасно, отвечает самым высоким чаяниям человеческой души, может быть реализовано в истории. И дело не только в том, что исторический идеал не может быть реализован сразу, без переходных периодов и даже эпох, но и в том, что в истории существует принципиальный запрет на реализацию любого идеала.
