Восток более многолик, чем Запад. Есть исламский, индийский, китайский, японский Восток. Есть иные, менее масштабные воплощения духа Востока. И вместе с тем есть нечто общее в основных акцентах духовного поиска Востока. Он устремлен к поиску конечного смысла Вечности и путей слияния с ним. Поэтому, в отличие от Запада, он хочет не столько знаний, в частности, знаний Абсолюта, сколько благоговения перед Ним, не абсолютной истины, а ее абсолютного смысла. Поэтому, в отличие от Запада, Восток охвачен не духом абсолютной рационализации, а духом абсолютной мистичности. Мистика Востока предполагает не господство, а подчинение вечным смыслам бытия. Над ними нельзя господствовать, им можно только подчиняться. Как можно господствовать над бытием, наделенным сакральными смыслами? Они не поддаются рационализации, а потому над таким бытием нельзя господствовать, больше того, в нем даже нельзя жить, а можно только пребывать. Отношение к бытию, как к пребыванию в бытии - источник восточного аскетизма и духа покорности. В основе восточного отношения к миру лежит не изменение мира, а самого человека. Сам человек должен измениться для того, чтобы соответствовать вечным и сакральным смыслам мира. При этом акцент переносится не на преобразование мира, а на адаптацию к нему, к такому его пониманию, которое позволило бы открыться его антропосодержащим моментам человеку. Мир не противостоит человеку, он со-человечен, а потому его не надо покорять, ему надо покориться, понять и сосуществовать с ним.
Но истинный дух Востока идет еще дальше - к небытию, не просто как к пространству разрешения всех противоречий бытия, но и как к конечному воплощению всех усилий бытия, ибо там, в пространстве небытия скрыты истинные смыслы бытия. По этой причине, в отличие от Запада, Восток не так устремлен к прагматизму, ибо на грани бытия и небытия все, что имеет вес и меру, приобретает иную цену, ценность и смысл - цену, ценность и смысл, отмеченные духом вечности. Истинный дух Востока - это дух вечности, он целеустремлен к конечному смыслу Вечности и слиянию с ним.
Россия, не будучи Востоком, одновременно с этим не во всем является Западом. Но это не означает, что она является просто Западо-Востоком, простым сочетанием цивилизаций и культур, некой арифметической суммой архетипов Запада и Востока, пространством, где происходит их механическое суммирование, в лучшем случае синтез. Он, конечно же, имеет место в России, как, впрочем, и в самом Западе, синтезирующим в себе Восток, как и в самом современном Востоке, синтезирующим в себе Запад. Но не эти синтезы определяют сущность России. Ее срединное положение в пространстве между Западом и Востоком не должно вводить в заблуждение. Дело ведь не в географии, а в истории, которая была для России историей не Запада и не Востока и даже не историей сочетания их историй, а историей России. Это и предопределяет исторический феномен России. В этом смысле евразийскость России не следует понимать буквально в качестве некой срединной цивилизации и культуры, лежащей на путях синтеза духовных архетипов Запада и Востока. Евразийскость России следует понимать как ее российскость.
География - срединное положение России между Востоком и Западом влияло на Россию, без него она не была бы Россией, но оно влияло на нее в качестве основного условия, а не основной причины становления в России ее российской специфики. А потому нет ничего удивительного в том, что "русский народ не чисто европейский и не чисто азиатский народ. Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет в себе два мира". Но это отнюдь не значит, что "в русской душе боролись два начала - восточное и западное"31. В ней вектор борьбы имел несколько другую направленность: борьба шла не между Востоком и Западом в России, а России с Востоком и Западом, с тем, что, приходя с Востока или Запада, взламывало основы российской идентичности в России. У евразийскости России российская сущность. Она евразийская лишь в той связи и мере, в какой является российской. В этой своей российской сущности Россия определяется совершенно иными акцентами духовного поиска и на этой основе инаковыми основаниями духовной ориентации жизни, чем те, которые имеют место на Западе и Востоке. И это чрезвычайно важно понять для того, чтобы понять феномен России, начиная с архетипических глубин ее духа.
В России, как и на Западе, есть место поиску абсолютной Истины, в том числе и в той ее части, которая касается знаний самого Абсолюта. Есть в России и мистика Востока, поиск конечного смысла Вечности и путей слияния с ним. Но все это не определяет дух России. Акценты духовного поиска России смещены в принципиально иную сторону - в сторону поиска конечных оснований абсолютного Добра, Любви и Правды жизни, путей слияния с ними. Вот почему Россия не удовлетворяется простым познанием истины и, тем более, ее перевоплощением в средства технологического господства над всем, что поддается господству. Россия вообще не хочет господствовать, она хочет большего и другого - чтобы душа ее была спокойна. А она становится таковой, когда вслед за истиной, обретает добро, любовь и правду жизни. Вот почему Россия не удовлетворяется одной рационализацией бытия, она стремится к ее тотальной этизации - к превращению пространства бытия в пространство добра, любви и правды жизни.
Россия охвачена духом абсолютной этизации, она хочет охватить все сущее не только и не столько в логике понятий, сколько в логике добра, любви и правды, превращая их в опорные пункты бесконечного очеловечивания человека, ибо истинно человеческое в человеке находится по ту сторону рационализации бытия, в пространстве добра, любви и правды жизни. Поэтому, в отличие от Запада, Россия хочет не столько знаний, в частности знаний Абсолюта, сколько благости добра, не абсолютной истины, а абсолютной любви. И в этой своей основной исторической и экзистенциальной интенции она предопределена преобладанием в своем отношении к Абсолюту этико-эстетического начала над рассудочно-рациональным, тем, что в России Бог есть истина постольку, поскольку он есть любовь и лишь постольку, поскольку он есть любовь, он есть истина, но никак не наоборот. Вот почему, в отличие от Запада, Россия охвачена не духом абсолютной рационализации, а духом абсолютной этизации бытия.
Именно здесь находится и исходный источник мессианского жизнеощущения русских, ибо Мессия идет со словом истины лишь только постольку, поскольку оно базируется на идее добра и любви. Всякое слово истины, изреченное вне связи с идеей добра и любви, не есть слово истины и, следовательно, не есть слово Мессии. Именно мессианское жизнеощущение русских не дает им возможности удовольствоваться простым познанием истины. Он стремится эту истину превзойти, и в низшем порядке создать высший, и создать его не за счет одних только знаний, а за счет еще и человечности. Поэтому он ищет не знания, а праведной жизни - правду жизни, а это Добро, Любовь и Справедливость. Русские потому так центрированы на поиск правды жизни, а не истины, что ищут спасения, а это неотъемлемая часть проекта справедливости. В этом заключается духовная квинтэссенция истинной русскости, суть главных акцентов ее духовных поисков. И это не остается безразличным к другим проявлением истинно человеческого начала в мире.
Так, западный человек обогащается с сознанием своего большого совершенства и превосходства над миром и тем большего, чем больше обогащается. Русский, истинно русский, напротив, богатея, всегда осознает себя хоть немножко, но грешником, хоть немножко, но презирает свое богатство, себя самого и только от сознания того, что грешно быть богатым, если есть бедные. Это, надо признать, суровый, но архетип подлинно русского отношения к материальному благоденствию. В этом он всегда нравственно превосходит западного человека, нравственность которого всегда не только более рациональна и прагматична, но именно поэтому и менее нравственна. Отсюда и выраженная утилитарность и меркантильность западного отношения к миру, когда " англичанин хочет видеть мир как фабрику, француз - как салон, немец - как казарму, а русский - как церковь. Англичанин жаждет прибыли, француз - слова, немец - власти, русский же жертвы. Англичанин ждет от ближнего выгоды, француз хочет ему импонировать, немец - им командовать и лишь русский не хочет ничего. Он не хочет ближнего превращать в средство. В этом суть русской идеи братства, и в этом заключается Евангелие будущего"32.
