Феномен творчества, при всех возможных его интерпретациях, не образует самостоятельной сущности, отличной от сущности труда, он есть неотъемлемое свойство самого труда, возникающее и развивающееся на основе его развития как труда. Не может быть творчества самого по себе, оно всегда творчество определенного вида труда. Как ни понимать творчество, оно всегда акциденциально, а не субстанциально по отношению к труду, даже и тогда, когда "это деятельность человека, воспринимающаяся им как порождаемая внутренним стремлением к самореализации и предполагающая данную самореализацию в качестве основной цели; деятельность, не воспроизводимая другими людьми как в своем процессе, так и в своем результате и не сопоставимая в силу этого с деятельностью других людей"10. В любом случае, формой какой бы деятельности ни было творчество, стремлением чего-то или к чему-то, воспроизводимой или не воспроизводимой деятельностью, оно оказывается деятельностью и, следовательно, свойством труда и, главное, остается, прежде всего, процессом порождения нечто нового, ранее не бывшего, процесса, реализуемого только на базе труда, труда как универсальной субстанции всех форм активности человека.
Таким образом, труд не может быть преодолен творчеством, как субстанция своей акциденцией, сущность - явлением, формами своего существования, как молния не может быть преодолена громом, причина следствием. Кроме того, труд не может быть преодолен в принципе, ибо есть не просто реакция человека на внешнее окружение и служащая удовлетворению всего круга его потребностей. Труд есть способ существования человека в мире, универсальный и только человеку присущий способ обмена веществом, энергией и информацией с природой, универсальное средство во взаимодействии человека со всем сущим и при этом такое, которое позволяет человеку жить всем сущим, превращать неисчерпаемый потенциал возможностей всего сущего в свой собственный, в неисчерпаемый потенциал собственной сущности.
Поэтому устранение феномена труда повлечет за собой устранение не просто основного вида деятельности, а самой деятельности, всех форм активности, не просто творчества, но его основы, больше того, самого социума, абсолютно всего, что есть общество и что есть в обществе. Если все вещи в труде, то это значит, что труд есть их основа. Труд бытийно-образующее начало человеческого в человеке. Все, что хочет быть человеческим, становится им посредством труда. Труд - последнее основание бытия человека в мире, оно умирает последним, а вместе с ним и сам человек. Это принципиально неустранимое начало бытия человека в мире.
Все это ставит под сомнение реальность в будущем постэкономической формации в тех ее свойствах, которые постулируются автором концепции, поскольку все они становятся реальностью в связи и на основе преодоления феномена труда, как общей субстанции всех форм социальной активности человека, самой социальности, самого человека. Нельзя преодолеть то, что лежит в основе всего. Не может стать исторической реальностью то, что преодолевает основы самой исторической реальности - феномен человеческого труда. Поэтому не может быть реальности у творчества в том его понимании, которое способно устранить субстанцию труда и связанных с ней стоимостных отношений, наконец, саму экономику и даже социальность. Все это будет существовать до тех пор, пока будет существовать труд, как их всеобщая основа. А потому представления иного рода следует все-таки отнести к разряду представлений, до конца не контролируемых критериями строгой научности, по крайней мере, имеющимися в распоряжении современной науки.
И вместе с тем в рассмотренной концепции отражены, правда, в абсолютизированной форме некоторые действительно действующие тенденции в развитии современного общества, явно нацеленные на обретение реальности в будущем. В самом деле, по мере решения человечеством проблем своего материального существования, вхождения в историческое пространство, в котором их удовлетворение становится само собой разумеющимся делом, общество перестает носить тот экономический характер, который пронизывает современное общество. Оно становится свободным не от необходимости производственной деятельности, воспроизводства и развития основ своего материального бытия, а от экономической необходимости и принуждения в его грубой экономической форме, от превращения человеком себя и своей жизни в средство экономического выживания. Такое общество, не переставая быть экономическим, перестает быть только им, оно раскрывает перед человеком пространство социальности как пространство подлинно человеческого развития - свободного и духовного и при этом свободного настолько, насколько является духовным, насколько духовность в своем развитии не стеснена экономической необходимостью, больше того, является целью ее осуществления.
В таком обществе акценты бытия человека смещаются с общественного бытия на его сознание и в той мере, в какой сознание начинает знать, управлять и направлять бытие человека, в какой оно, как сознание, уходит в основание его бытия, которое становится тем больше человеческим, чем больше начинает определяться сознанием. В этом смысле подлинность бытия человека, как человеческого, определяется тем, до какой степени оно свободно от экономической необходимости и определяется не ею, а человеческим сознанием. В таком обществе и именно на такой основе радикально видоизменяются стоимостные закономерности и базирующееся на них товарное производство. Все это действительно будет разительно отличать новую экономику от той, в которой мы живем. И если учесть, что в ней радикально изменится сам труд, масштаб и глубина его наполнения творчеством, то есть самые серьезные основания говорить о новой формационной реальности как постэкономической, но отнюдь не такой, в которой вместе с изменением природы труда, будет преодолен якобы и сам труд.
Таким образом, можно соглашаться или нет с таким или каким-то другим историческим сценарием будущего формационного развития истории, но нельзя не согласиться с тем, что этот сценарий есть и, главное, что ни одна из форм исторического бытия человечества не может стать в принципе предельной формой его бытия в истории. Это противоречит человеческой сущности, ее неисчерпаемости, тому, что человеку постоянно не хватает собственной сущности. Субстанциально человек - вечно незавершенное существо и незавершенное именно потому, что находит свою сущность в себе лишь только постольку, поскольку находит ее в системе сущностей всего Универсума, в самой его субстанциальности и в той самой мере, в какой познает и перевоплощает ее в свою собственную сущность, в основание своего бытия в Универсуме.
Человек - это часть фундаментального проекта эволюции Универсума быть Универсумом, персонифицировать в себе весь Универсум, саму его субстанциальность, а значит, быть настолько человеком, насколько он, как человек, оказывается способным освоить неисчерпаемость Универсума, потенциал его бесконечного развития, превратив его в неисчерпаемый потенциал своего собственного бытия и бесконечного развития. Бесконечность, которая коренится в сущности человека, светится бесконечностью самого Универсума. Но это значит, что по самой природе бесконечности, потенциал бесконечного развития, содержащийся в человеческой сущности, ни в одной из форм ее исторического бытия не может найти адекватных своей бесконечности форм исторической реальности. Бесконечность по определению не может быть исчерпана конечными, преходящими формами бытия, только бесконечностью их смены.
В этом смысле всемирная история не принадлежит раз и навсегда некой одной формации, некой одной форме социальности, культуры, духовности ничему, кроме как вечному изменению всего, что изменяется в истории. Неизменяемая сущность есть внеисторическая, а потому не существующая сущность. Все это ставит вопрос о научно прогнозируемом будущем человечества, ибо очевидно, что существующие формы его исторического бытия историчны, а потому преходящи. И вот в этой связи мы сталкиваемся с весьма любопытным парадоксом, имеющим особое значение для понимания сути исследуемого вопроса: имеет ли Октябрь 1917-го какой-то исторический, формационный смысл или же это черная дыра и в мировой, и в российской истории?
