Идея цивилизационного переворота - слома генетического кода национальной истории как национальной, изменение системы архетипов культуры, социальности, духовности, самого способа их проживания в истории и, следовательно, самой истории - это конечная идея и конечный смысл идеологии цивилизационного нигилизма. По своей разрушительной мощи она намного превосходит формационный нигилизм, так как идет и дальше, и глубже формационного, разрушает историю, начиная с ее архетипических глубин. Соответственно, цивилизационный нигилизм - это попытка начать историю не просто заново, а просто новую историю, с новым генетическим кодом и субъектом, с новой цивилизационной логикой, с новыми культурными и духовными целями и смыслами бытия в истории. Это идеология отказа от основ локальности своей цивилизации в пользу иных цивилизационных основ, это идеология цивилизационного предательства, и она объединяет по сути, а не по форме и Октябрь 1917-го, и Август 1991-го.
Цивилизационный нигилизм неизбежно сопряжен с национальным, ибо всякая цивилизация, природа ее локальности живет в этнокультурной реальности, оплодотворяется формами активности этнокультурного субъекта, есть бытие нации и национальных форм истории. По этой причине тот, кто наносит удар по основам локальности цивилизации, наносит удар, прежде всего, по ее цивилизационнообразующему субъекту - нации, по основам национальной идентичности общества, по самим устоям бытия нации в истории. И Октябрь, и Август с разных позиций, но оказались идентичными в неприятии русского национального начала и в той самой мере, в какой оказались идентичными в неприятии основ локальности ее цивилизации.
Для русского национального нигилизма, а именно он стал господствующей идеологией и в Октябре, и в Августе, нет такой цивилизации как Россия, и быть не может. И эта идейно-теоретическая установка является мощнейшим источником подпитывающим идеологию и практику русского национального нигилизма. Раз нет такой цивилизации, как Россия, то ее можно вводить в любой цивилизационный переворот, навязывать любую иерархию ценностей и символов Веры, любой способ проживания своей истории, культуры, духовности. Ее не жалко, ибо она не Азия и, тем более, не Европа. Оторванная от всего мира, Россия с цивилизационной точки зрения неполноценна по своей исторической природе, она вообще вне цивилизации, ей еще только предстоит войти в цивилизацию, войти в Европу.
Эта навязчивая, а потому во многом больная идея русского национального нигилизма - навязать России комплекс национальной неполноценности, бегство от самой себя, от русско-российской сущности своей цивилизации и вслед за этим, естественно, бегство русских от России и от своей русскости. Ведь что значит для России войти в другую цивилизацию? Это значит выйти из своей собственной, русско-российской. Это значит отказаться от основ своей национальной идентичности, предать все национальное в своей истории, саму Россию. Глубинным источником такого рода настроений той части российского общества, которая в результате большевизации России окончательно заблудилась в истории, являются более чем искаженные и примитивные представления о России как о неком феномене, оказавшемся вне цивилизационных потоков мировой истории, лишенном своих собственных цивилизационных основ. Так идеология цивилизационного нигилизма перерастает в идеологию национального нигилизма, а цивилизационное предательство становится национальным. Национальный нигилизм - это путь, ведущий к национальной катастрофе.
Это стоит подчеркнуть особо, так как нигде и ни у кого в мире национальное начало не воспринимается с такой агрессивностью как в России и не расценивается в качестве исторического криминала, вплоть до признания его в качестве основного препятствия для национального возрождения. Но где же логика - национальное возрождение без, собственно, национального начала? Тогда при чем здесь возрождение как национальное? Странная и в своей основе трагическая историческая аберрация - пытаясь убежать от того, что разрушает Россию, мы с поразительным постоянством в итоге возвращаемся опять к тому же, что ее разрушает, берем на вооружение, по сути, тот же большевизм, те же погромные для национального тела и духа России идеи, только в новой исторической упаковке.
В таких условиях попытка преодоления наиболее одиозных сторон идеологии большевизма на практике отнюдь не завершается преодолением его сути - идеологии вненациональной бесовщины. Именно она, несмотря ни на какие исторические, духовные и человеческие издержки, упорно воспроизводится в России. Тем самым в России упорно воспроизводится идеология погрома России, носителем которого выступает каждый из тех, кто полагает, что для модернизации и возрождения России следует отказаться от самой России, от всего, что делает ее Россией, ибо оно и ничто другое главное препятствие на пути России к процветанию в истории. Увы, но именно в этом оказались тождественными и Октябрь 1917-го и Август 1991-го - в идеологии национального нигилизма, как главного духовного основания своего поведения в истории, своего отношения к России и в ней к русской нации.
В этой связи весьма показательно, что нигде и никто в мире в основу формационного прогресса не кладет преодоление своего национального начала в истории. И понятно, так как это станет одновременно и преодолением самой истории. Такое разрушительное соотношение между социально-экономическими и национальными составляющими истории характерно для исторического творчества только на евразийских просторах России, только для России. И это закономерно, так как только в России и в Октябре 1917-го, и в Августе 1991-го формационную модернизацию общества подчинили логике цивилизационного переворота. В этом они вновь оказались тождественными: в том, что всякий акт поиска новых формационных свойств и качеств общества был связан и в итоге подчинен преодолению цивилизационных и национальных начал России и утверждению новых, сущность которых определялась задачами вхождения в одном случае в коммунистическую, в другом - в западную цивилизацию.
В итоге в условиях цивилизационного переворота поиск новых формационных качеств общества становится не модернизацией исторически сложившихся социально-экономических реальностей, в частности, продолжением самых продуктивных тенденций в их развитии, а сломом этой реальности как системы и подчинением всех процессов ее слома и преобразования поиску и освоению таких формационных свойств и качеств, которые были бы совместимы с основами не старой, а именно новой локально цивилизационной системы. Общество втягивается в эпоху небывалых по своей остроте и противоречивости потрясений, суть которых составляет навязывание формационной исторической реальности изменений, определяемых не столько логикой самой формационной реальности, ее изменения и модернизации, сколько логикой цивилизационного переворота.
Формационная реальность становится заложницей цивилизационного проекта преобразования общества, она начинает жить не по своей собственной логике, а по логике этого проекта, сообразуясь с его целями, задачами, ценностями и смыслами, по логике великих потрясений истории - вхождения в локальность новой цивилизации. И это в лучшем случае, а в худшем происходит еще более глубокая историческая аберрация - когда вместо формационной модернизации общества или под видом его модернизации, обществу навязывают цивилизационный переворот, только или преимущественно только смену основ локальности цивилизации.
Но в любом случае, совмещение в одном историческом пространстве и в одном историческом времени решения задач по переходу к новой общественно-экономической формации и одновременно с этим к новой цивилизации - по освоению новых формационных свойств и качеств и принципиально нового генетического кода истории относится не просто к самым сложным, а к запредельно сложным задачам исторического развития. В границах истории просто нет более сложных и масштабных проблем, нет проблем, более определяющих ее сущность, чем проблемы формационного перехода и цивилизационного переворота, ибо развитие истории, в конечном счете, сводится либо к смене общественно-экономической формации, либо локальной цивилизации. Все устремлено к этому, все завершается этим, все победы и все поражения. В последнем случае речь вообще идет о смерти истории, так как вместе с локальностью цивилизации умирает все, что может и делает историю историей, сама история, начиная с ее генетического кода и кончая той этнокультурной общностью людей, в формах исторической активности которой эта история воспроизводится не как история вообще, а как история именно данной этнокультурной общности.
