Отсюда и непреоборимая тяга к скачкам и Октября и Августа, тяга к революциям и революционным прорывам в истории, которые на деле превращаются в бегство от истории, от ее реалий как российской истории. И Октябрь 1917-го и Август 1991-го явным образом исходили из представлений о принципиальной нереформируемости сложившейся до них формационной исторической реальности, больше того, ее принципиальной извращенности. По этой причине ставка делалась на обвальное и тотальное разрушение ее до основания, а затем... затем предполагалось либо планомерное строительство основ новой формационной реальности в полном соответствии с "единственно верным учением", либо все надежды связывались со спонтанной экономической и социальной самоорганизацией населения. В последнем случае эта самоорганизация выразилась в тотальной криминализации экономики и вслед за этим и на этой основе всего общества. Но и Октябрь, и Август главное препятствие для "светлого будущего" видели в сложившейся исторической реальности.
Она никогда, нигде и никого не удовлетворяла, хотя бы потому, что она - реальность. Но в том-то и дело, что именно потому, что она реальность, она обладает силой непосредственной действительности, в которой и посредством которой только и возможно всякое бытие. Она является препятствием для будущего, но одновременно с этим, суммируя в себе все прошлое, есть единственная стартовая площадка для реальности будущего. А посему сложившаяся историческая реальность заслуживает не только презрения, но и требует уважения к себе, в том числе и к тому, что сохраняет ценность и значение само по себе и как реальность и, тем более, как историческая. Существующая наличная действительность, не обладая достоинствами потенциального бытия, вместе с тем обладает всеми преимуществами актуального, тем, что оно уже бытие, какое ни есть, но все-таки бытие. В этом смысле в России всегда не хватало уважения к сложившейся исторической реальности, понимания самоценности наличных форм действительности, которые в сочетании с завышенными ожиданиями от будущих форм социальности, всегда завершались идеологией тотального исторического нигилизма.
Вся эта ментальность бережного отношения к витальности существующей реальности оказалась глубоко чуждой и Октябрю 1917-го и Августу 1991-го. Свое бытие в истории они предпочли основывать на идеологии тотального нигилизма - формационного, цивилизационного, национального, тем самым свое самоопределение в истории, связывая не с историей, не с ее продолжением, а с задачами ее преодоления как истории. В самом деле, что такое формационный нигилизм? Это полное игнорирование исторической реальности как таковой, не просто какой-то ее части, а всей формационной реальности как системы и, главное, как основы для последующего развития. При таком отношении к формационной исторической реальности речь, естественно, не может идти о ее реформировании, о том, чтобы продолжить тенденции ее развития, включая сюда и тенденции к собственному отрицанию, а о простой замене одной формационной реальности на принципиально другую, вне какой-либо связи исторической преемственности с ей предшествующей.
Следовательно, суть формационного нигилизма составляет не его естественная тяга к новым формационным формам бытия в истории, а его стремление достичь их помимо истории, вне процессов преобразования наличных форм исторической действительности, только посредством их отрицания и преодоления в истории. Он не обращает никакого внимания на то, что новые формы социальности, если и могут появиться в истории, то только через преобразование старых форм социальности, только на их основе, не просто через их отрицание, а, прежде всего, через их преобразование.
Формационный нигилизм хочет начать историю как бы заново, с "чистого листа", полностью преодолев формационную историческую реальность как систему. Отсюда и то непропорционально большое значение, которое приобретают в его пределах процедуры отрицания истории. Ведь задача состоит не больше и не меньше как в том, чтобы разрушить все старое и на этой основе расчистить строительную площадку для принципиально новых форм исторического творчества, новых форм социальности. В этой связи по понятным причинам весь пафос борьбы, основные усилия уходят именно на борьбу со старым, а не на созидание новых форм социальности, не на то, чтобы продолжить историю и развитие, а на то, чтобы и то и другое начать как бы заново. Поскольку этого не удается достичь, начинается эпоха исторической кентавристики, сочетания несочетаемого - попыток начать историю как бы заново с тем, что в итоге этого не удается сделать. Но именно в этом процессе свобода исторического творчества доводится до пределов всего возможного в истории. Если нет связи с историей, если ставится задача не продолжить историю, а начать ее как бы заново, то в такой истории и в таком отношении к ней все становится возможным, объективация любых форм исторического творчества и связанных с ним любых форм социальности.
Так, в Октябре 1917-го это была попытка через политику военного коммунизма, "кавалерийской атаки на капитал" сразу прорваться к формам социальности весьма отдаленного будущего. В Августе 1991-го это стала попытка с иным временным вектором, направленным не в светлое будущее, а в давно преодоленное прошлое - через политику приватизации втолкнуть страну в эпоху первоначального накопления капитала - в XV-XVI вв., для России XVII-XVIII вв. Так на смену классическому большевизму пришел неклассический - "рыночный большевизм", ибо и в том и в другом случае идеологией, освещавшей саму возможность исторических скачков, саму логику произвольного, а не исторически обусловленного поведения в истории, стала идеология формационного нигилизма - полного игнорирования формационной исторической реальности как системы, стремление продолжить историю не от достигнутого, а от "чистого листа", не за счет ее преобразования, а только за счет ее отрицания, руководствуясь при этом не реальными тенденциями развития реальной истории, а "единственно верными учениями" и вытекающими из них историческими идеалами. В конкретных ментальных условиях России формационный нигилизм умудрился пойти еще дальше - довести нигилизм по отношению к сложившимся формационным реальностям до нигилизма по отношению ко всей истории, а вслед за этим и на этой основе до нигилизма по отношению к самой России.
Цивилизационный нигилизм - это еще одно свойство, в равной мере присущее как Октябрю 1917-го, так и Августу 1991-го и в равной мере оказавшееся разрушительным для основ исторической реальности России. В чем его суть? В полном игнорировании локального многообразия цивилизаций, не в отрицании самой цивилизационной исторической реальности, а в стремлении свести ее многообразие к одной-единственной, которая неизбежно становится идеалом не только для подражания, но и для достижения и освоения средствами исторического творчества. В Октябре 1917-го это был коммунистический идеал, связанный с коммунистической общечеловеческой цивилизацией. В Августе 1991-го цивилизационный идеал для России начали активно икать в новых общечеловеческих началах, на которые в этот раз претендовали цивилизационные основы западной, преимущественно англосаксонской ее национальной разновидности.
Весьма симптоматично, и в том и в другом случае цивилизационный идеал не связывается с саморазвитием основ собственной, русско-российской, ей навязывается комплекс цивилизационной и исторической неполноценности, бегство от своих цивилизационных и национальных основ. В их преодолении, в полном забвении цивилизационных и национальных начал России, по существу, в выходе России за пределы своего исторического бытия как национального - в этом состояла основная задача большевизации России начала и ее западнизации конца XX века.
Таким образом, большевизация России отличается от ее западнизации не своей цивилизационной сущностью, а своей цивилизационной направленностью. Сущность остается одной и той же - сущностью цивилизвционного переворота. В самом деле, ведь в Августе 1991-го речь шла не просто об освоении высших исторических достижений в науке, культуре, технике, социальности, которые, к слову сказать, имеются не только в Европе и Америке, но и в других частях света, не об их усвоении Россией с учетом особенностей России в целях ее развития как России, а именно о преодолении России, о стремлении превратить Россию просто в другую страну, в другую цивилизацию, с другим генетическим кодом истории. Тем самым, если большевизация России должна была осчастливить все человечество ценой, собственно, самой России, должна была лечь в основание новой универсальной цивилизации, то западнизация России исходит из плоской эпигонской идеи - для того, чтобы "спасти" Россию, она должна перестать быть ею, она должна стать Америкой, в конечном счете, и, по сути, - элементом некой новой универсальной цивилизации, основы которой, однако, уже связываются не с Россией, а с другой страной, с основами другой локальной цивилизации.
