Преодолев этот кризис, я сумел избежать в дальнейшем каких-либо серьезных столкновений с партией и государством. В своей частной жизни я придерживался курса, которому следовал и в годы службы. Будучи членом партии и посещая официальные мероприятия и праздники, я не давал поводов для скрытого или явного нападения на меня. Напротив, власти, похоже, были довольны тем, что один из самых влиятельных землевладельцев округа не был открыто враждебен по отношению к партии.
Враждебное отношение к системе превалировало в среде представителей высших классов города и деревни. В противоположность этому отношению бывшего "правящего класса", подавляющее большинство сельского населения Силезии (и других восточных провинций), также, как и небольших городков, оставалось лояльным к главной идее национал-социализма до самого его горького конца. Характерный эпизод проиллюстрирует это утверждение. Граф Йорк фон Вартенбург, брат фрау фон Мольтке, жены моего друга и коллеги, был вовлечен в заговор 20 июля 1944 года и казнен. Ненависть к нему за его поступок среди окрестных жителей была так сильна, что даже в деревне, примыкавшей к имению Мольтке, где эта семья жила на протяжении десятилетий, всеми уважаемая и популярная, фрау фон Мольтке и ее детям грозила смертельная опасность.
Неограниченная любовь и верность по отношению к Гитлеру были распространены среди широких масс населения, что явилось одной из главных причин, заставлявших меня скептически относиться к попыткам освободить Германию от оков нацистского режима путем убийства Гитлера. И сейчас я придерживаюсь того же мнения, что даже если бы Гитлера и убили, последовала бы ужасная гражданская война, одновременно с нападением враждебных сил извне, что привело бы к падению фронта, который распался бы из-за внутренней смуты. Боюсь, что не будучи поддержаны западными противниками и не имея возможности пообещать более или менее приемлемые условия мира в случае свержения нацизма, еще большее число мужественных людей пожертвовали бы своими жизнями зря, если бы их заговор против Гитлера увенчался успехом.
Проблема тайных заговоров против главы государства во время войны одна из самых сложных проблем нравственной и духовной природы. Что бы о них ни говорили, но участники заговора были воодушевлены высочайшим патриотизмом, они демонстрировали высшее мужество вплоть до последнего момента своей жизни и стойко встретили жестокую смерть. Их прощальные письма, часть из которых была опубликована, займут свое место среди самых потрясающих человеческих документов.
Поскольку я жил далеко от Берлина и других центров Сопротивления, проблема "участвовать или нет" впрямую передо мной не стояла. Я был, как уже говорил, не склонен проявлять инициативу. Намеки этой оппозиции доходили до меня дважды. Так, весной 1943 года мой знакомый, крупный землевладелец из Верхней Силезии, бывший депутат прусского парламента, человек, хорошо известный в берлинских политических и общественных кругах, посетил меня в Гродицберге.
Он сообщим мне, что его друзья в Берлине просят меня принять пост министра иностранных дел, поскольку вскоре в стране должны произойти какие-то изменения. Я ответил, что Риббентроп еще занимает эту должность, что пост не вакантен и что это похоже на своего рода революцию или заговор и, самое главное, я не верю в подобные методы улучшения положения дел. Я бы не дал другого ответа, даже если бы предложение имело более солидную основу. Я также подозревал, что мой друг был представителем "Union Club", фешенебельного клуба в Берлине, где водилось много болтающих и сплетничающих людей, занимавшихся политическими интригами. Так, генерал Хопнер, казненный после 20 июля, был завсегдатаем этого клуба даже после того, как Гитлер беспричинно и несправедливо разжаловал его.
Второй подход был еще более сомнительным, хотя и более серьезным по преследуемым целям. Мой знакомый, хорошо известный публицист и журналист, старый член партии, ныне разочаровавшийся в системе и питающий к ней отвращение, уговаривал меня приехать в Берлин и вновь выйти на политическую арену. Он навестил меня летом 1943 года в Гродицберге и объяснил, что люди моего опыта должны действовать более активно, а не отсиживаться в деревне. Он спросил меня, знаю ли я генерала Бека, и высказал предположение, что мне следовало бы встретиться с ним, поскольку генерал, по словам журналиста, был необычайно хорошо информирован обо всем. Я последовал совету и поднял этот вопрос, когда спустя несколько месяцев мы вновь встретились с этим журналистом в Берлине. Я предполагал, что он договорится о встрече с генералом Беком, но поскольку он, похоже, был не так близко знаком с генералом, чтобы пригласить нас вместе на ланч или представить меня, я воздержался от дальнейших инициатив, поскольку видел генерала Бека лишь дважды, когда наносил визит военному министру. У меня не было ни малейшего подозрения, что Бек участвует в заговоре, поскольку я не был осведомлен о том, что оппозиция уже сформировала некое ядро.
Что касается местных сановников в Силезии, я наблюдал в их поведении старую тактику уклонения от личного общения, насколько это было возможно, и ограничения контактов официальными мероприятиями. Один или два раза в год, когда он приезжал в Гродицберг, я встречался с Kreisleiter - партийным боссом округа Голдберг, типичным узколобым чиновником, страдавшим в душе от тайной обиды и негодования. Более интересный тип, которого я близко изучил, - это недавно назначенный гауляйтер Силезии, Ханке. Поскольку в последнем гитлеровском завещании от 30 апреля 1945 года именно он был назначен преемником Гиммлера, несколько кратких замечаний о его личности могут быть интересны.
Когда Ханке был назначен административным и партийным главой Силезии, сосредоточив, таким образом, в своих руках высочайшие партийные и административные посты, я надеялся, что можно ожидать общего улучшения положения дел в провинции. Ханке был симпатичный внешне человек лет тридцати, прямой и открытый, без высокомерия. Будучи силезцем, он, очевидно, испытывал глубокую привязанность к своей родной провинции. Занимая пост заместителя статс-секретаря в министерстве пропаганды, он поссорился со своим шефом, Геббельсом, оставил пост и пошел в армию рядовым. Смелый в бою, он был награжден Железным Крестом I степени и получил офицерское звание. Во Франции он был ранен.
Когда я встретился с ним на одном из официальных мероприятий, он сказал мне, что желал бы наладить контакт с крупными землевладельцами. Его взгляды были умеренными и разумными, его манера держаться - прилична. Он был корректным и симпатизировал гражданским служащим старой школы. Но вскоре Ханке стал скатываться в сторону радикализма и роскошной жизни. На многолюдном собрании он без каких-либо оснований оскорбил одного из старых служащих, а в делах все больше и больше полагался на партийную бюрократию. Он приказал начать строительство дорогостоящих зданий, и среди них - ночного клуба, и сам имел шесть или семь домов. Чем дольше шла война, тем больше власти становилось у гауляйтеров. В 1944 году им было поручено строительство совершенно бесполезных защитных сооружений на восточных границах рейха. Они были назначены комиссарами обороны с практически неограниченными правами распоряжаться жизнью и смертью людей. Ханке постепенно превратился в восточного деспота, который произвольно и беспричинно приговорил к смерти нескольких высокопоставленных чиновников, среди которых был и бургомистр Бреслау. Он расстрелял их рядом с памятником Фридриху Великому. Незадолго до того, как после героической осады, выдержанной, несмотря на то, что город был отделен от рейха сотнями километров, Бреслау был сдан русским, Ханке покинул город на самолете, вылетев в сторону Чехословакии. С тех пор о нем ничего не было слышно.
Часто я размышлял над почти необъяснимой психологической переменой, которая произошла с Ханке, когда за несколько лет он из порядочного и мужественного человека превратился в кровожадного и развращенного деспота. Я согласен с объяснением, предложенным мне, что он стал жертвой абсолютной власти, которой обладал. Не привыкший к власти и ответственности, налагаемой ею на человека, он принял этот сильнодействующий наркотик и стал преступником. Здесь можно повторить сентенцию лорда Эктона: "Любая власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно".
