Девушке, которую я любил. И которой больше нет.

Старинная шутка про то, что любовь придумали русские, чтобы не платить, получила, наконец, научное подтверждение. Во-первых, русские вообще не любят платить. Если вы честны с собой, то вы согласитесь с этим. Во-вторых, мы в принципе любим придумывать. Радио, противогазы, спирт, вертолеты, телевидение, атомный реактор, смесь из соли и песка для заледенелых дорог, граненый стакан, любовь и многое другое. Это всё мы придумали, русские.

Ну и главное. «Если любовь придумана, то почему о ней пишут столько стихов, романов и песен? – спросите вы. – Почему миллионы людей от неё страдают, сохнут, теряют голову и сходят с ума? Почему создают пары, играют свадьбы, рожают детей, отмечают юбилеи знакомства и до старости ходят за ручку?»

А потому, что, если мы, русские, придумываем что-то от души, то делаем это на совесть.

Михаил Бурляш, музыкант

В современной сказке про Золушку ровно в полночь отрубается wi-fi, а интернет превращается в радио Шансон.

Его зовут Дмитрий. У него синие глаза, прямые волосы цвета тёплой меди, легкая неуловимая улыбка и привычка потирать переносицу указательным пальцем в моменты задумчивости. Ему тридцать, но он выглядит моложе, почти как мой ровесник. Возможно, потому что любит морозный воздух Швейцарии, где его регулярно застают светские репортёры, а может, благодаря бизнесу своей сестры, владелицы известного российского синдиката красоты.

– Виктория, в каком уголке России вам было бы интересно побывать? – спрашивает он, и я замираю. «В твоём доме», – хочется сказать мне, но после секундного замешательства я беру себя в руки и отвечаю: – Россия такая большая, Дмитрий… Я и Москву-то толком не видела.

– А хотели бы увидеть? – спрашивает он и подмигивает. Или мне только показалось, и он просто прищурился, чтобы спрятать свой красивый синий глаз от случайного солнечного зайчика?

– Конечно, хотела бы, – отвечаю я и добавляю, чувствуя, как кровь приливает к щекам, – и хочу.

– Тогда мы сделаем так. Завтра вечером – скажем в восемь – я заеду за Вами и покажу Вам город. А в качестве аванса за экскурсию Вы дадите мне свой номер телефона.

Он снова улыбается, и я диктую ему свой московский номер, чувствуя, как горят щёки. Он кивает мне на прощание и уходит в сопровождении свиты, состоящей из рослых, спортивных дядек в хорошо пошитых костюмах. Глядя им вслед, я вижу, что он на голову выше своих …помощников? …телохранителей? Большой человек. Я невольно улыбаюсь, вспомнив вычитанное когда-то у Шелдона выражение «Дон Винтон – Большой человек». Помнится, оно было связано с мафией. Я невольно хмурю брови: интересно, связан ли Он с мафией? Правда, отец говорил, что в России сейчас нет мафии… Провожая меня в аэропорту, он шептал мне на ухо, пока не слышала мама: «Ты не бойся, Викуль, там сейчас спокойно. Сейчас ведь не девяностые, мафии и бандитов нет. Правда, есть кое-что похуже». «Что, пап?» – с любопытством спросила я. Отец вздохнул, и ответил: «Запомни, дочь, Россией сейчас правит три «К». «Какой ещё Трика?» – удивилась я. Отец усмехнулся и повторил: «Не «трика», а три «К»: клановость, коррупция, круговая порука». От этих слов мне стало как-то не по себе. Мама всё-таки услышала наш разговор и добавила назидательно: «Есть мафия, нет мафии, а сумку всегда носи закрытой и в машины с незнакомцами не садись!»

И вот теперь один из этих «незнакомцев» пообещал показать мне Москву. Что я знаю о нём? Его зовут Дмитрий. У него синие глаза, рыжие волосы, неуловимая улыбка и привычка потирать переносицу. И ещё он самый настоящий олигарх, из первой десятки русских богачей в «Форбсе».

В Германии я оказалась в 10 лет, вместе с родителями. Этот переезд стал для меня трагедией. На родине осталось всё, что было привычно и дорого: друзья, любимая школа, танцевальный кружок, первая любовь… Из хорошенькой отличницы, вокруг которой постоянно роились мальчишки, я внезапно превратилась в презираемого всеми изгоя, в объект насмешек и безжалостных шуток ровесников, в безголосое существо, которое не понимает ни слова из того, о чем говорят вокруг. Я ужасно хотела говорить, кричать сквозь слёзы, что мы такие же люди, как все остальные, но мой безмолвный крик был слышен только мне самой.

Сколько помню свою жизнь в Германии, я всегда мечтала вернуться домой, в Россию. Оглядываясь назад, я отчётливо понимаю, что именно это желание стояло у истоков всех моих достижений. Когда другие эмигрантские дети клянчили у родителей мелочь на жвачку и разноцветные конфетки, с моего лба пот лился ручьём на учебник немецкого языка. Мне ужасно хотелось превратиться из бессловесного немтыря и «русише шляйм» в человека, которого будут слышать и слушать.

Время от времени, когда никто не видел, вместо пота на учебник капали слёзы. Немецкий никак не хотел сдаваться и, бывало, что я в сердцах закидывала учебник в самый дальний угол комнаты. Впрочем, на следующий день он доставался обратно, и я снова бралась за науку.

Когда я уже достаточно бегло говорила по-немецки, в моём классе появился новичок, высокий спортивный блондин по имени Себастьян, на которого положили глаз сразу несколько девочек. Жизнерадостный симпатичный весельчак Себа учился так себе, большую часть времени пропадая в спортзале и на соревнованиях. Он открыто флиртовал и заигрывал с одноклассницами, но всерьёз ухаживал лишь за мной.

К тому времени я только-только начала – как бы это лучше сказать? – социализироваться. И потому очень настороженно относилась к любому проявлению интереса к своей скромной эмигрантской персоне, помня насмешки и издевательства, через которые пришлось поначалу пройти. К тому же я не всегда понимала шутки Себы и из-за этого постоянно краснела. Он приручал меня постепенно. Пару раз мы сходили в кафе, где он угощал меня мороженым и кофе со сладкими пончиками, и дважды – в кино на романтические фильмы. А потом я оказалась посреди толпы болельщиков на городском баскетбольном матче, где в одной из команд играл мой длинноногий ухажёр.

Именно после этой игры моя настороженность несколько ослабла, и мне показалось, что у нас с Себастьяном настоящий роман. Его команда выиграла, и после финального свистка он запрыгнул на трибуну, разыскал меня в толпе и стал радостно лапать. Возбуждение от победы передалось и мне, и, именно тогда, посреди разношёрстной толпы немецких болельщиков, мы впервые поцеловались. В процессе этого победно-спортивного поцелуя где-то в глубине моей души мелькнула робкая мысль о том, что, может быть, и в чужой стране я смогу быть счастлива.

Этой мысли не суждена была долгая жизнь. Буквально на следующий день после уроков в сквере у школы меня встретили три одноклассницы, которые объявили, что моя «русская рожа не пара Себастьяну» и что если я хоть раз ещё с ним встречусь, «русская рожа» превратится в «русский фарш». Слово «русская» они произносили сквозь зубы, как ругательство. Когда я услышала его в третий раз, внутри меня что-то взорвалось, и как только одна из них попыталась меня толкнуть, какая-то полузвериная злость наполнила мои руки силой, и я стала отчаянно молотить кулаками, за несколько секунд растолкав своих обидчиц в разные стороны.

Как сейчас помню эту картину: я стою на посыпанной красной гранитной крошкой аллее, среди аккуратно подстриженных карликовых деревьев, раскрасневшаяся, растрёпанная и запыхавшаяся. Рядом на дорожке сидит оступившаяся под моими ударами белобрысая шестнадцатилетняя немка, обмотанная шарфом а-ля хиппи, две другие застыли в стороне с выражением крайнего удивления на лице. И в этот момент краем глаза я замечаю, что за всей этой сумбурной сценой кто-то наблюдает…

Повернув голову, медленно–медленно, как в замедленной съёмке, я вижу, что «кто-то» – это долговязый красавчик Себа, который с довольной ухмылкой следит за девчачьей перепалкой. На его лице всеми цветами радуги переливается откровенное самодовольство, мол, «это из-за меня девицы друг друга мутузят». Нет, правильней написать вот так: «из-за Меня!!!»