Вольноотпущенник - прости!
Я ПРИЛЕЧУ НА КРЫЛЬЯХ ВЕТРА
Звонок телефона раздался как звонкая трель, и в душе что-то дрогнуло - это он, конечно, он:
- Алло!
- Здравствуйте, это я. О, как же я соскучился. День - это целая вечность, понимаете, я физически ощущаю ваше отсутствие. Только уеду, как снова хочу к вам. Что же нам делать?
- "Любить распластаннейшей в мире ласточкой..." - по обыкновению ответила я цитатой из Цветаевой.
- Это невозможно. Уже два дня мы не виделись. Я хочу вас видеть, скажите, куда приехать?
- В Музей Островского, на Ордынке, в семнадцать часов.
- Я прилечу на крыльях ветра, всё - еду!
И в семнадцать, как всегда без опоздания, он показался в воротах музея. Он был хорош: гладко выбрит и аккуратно, с любовью подстрижен - голова как "ваянная чаша", и выглядел очень стильно. Я ахнула от удивления и наговорила кучу комплиментов. Я никогда не стесняюсь это делать, когда восторг распирает. Восторг и гордость, что такой красивый и молодой мужчина прилетел ко мне "на крыльях ветра".
Мы приехали в музей в надежде порепетировать на необычном рояле, который подарил еще Савва Морозов. Но музей оказался закрытым на выходной, и мы отправились в радиокомитет. Заказав пропуска, мы поднялись на лифте в концертный зал на девятый этаж. Встретили там мою старую подругу с подвыпившей компанией и были втянуты в какой-то международный водоворот.
Иностранцы из Испании и Венесуэлы распевали с нами песни, он играл им на рояле, потом читали стихи, снова пели - было шумно и весело, но не до репетиции нашего сокровенного моноспектакля "Грезы любви". Да куда бы ни идти, лишь бы вместе.
Мы произвели фурор, и подруга сказала:
- Ну, теперь рассказывайте свою "лав сторию"!
И мы, захлебываясь от восторга, наперебой стали рассказывать о том, как он пришел на мой вечер в Салоне, как я ему понравилась, а он мне.
Почему вначале совсем не задумываешься о конце? Кажется, его не будет никогда.
Безмятежность - так бы я назвала свое состояние тогда. Парила в облаках, летала тоже "на крыльях ветра" и слушала, как завороженная, этот речитатив:
- Любимая, я так рад, что вижу тебя. Какая красивая! Какая молодая! Я самый счастливый человек! Ты моя и только моя Рыбка, а я твой Скорпион! Как мне нравится смотреть в твои глаза... - И лилась эта сладкая патока, этот словесный елей, этот мед красноречия, и вливался он через уши прямо в душу. Говорят, женщина любит ушами. И тот, кто твердо усвоил это правило, всегда добьется успеха у женщин. Почему? Наверное, потому, что почти каждая женщина считает себя недооцененной, недолюбленной. И слова действуют как лекарство, она выздоравливает, вылечивается от недуга собственной неполноценности. Слова создают прочный фундамент внутренней высокой самооценки, и женщина начинает на глазах расцветать. Это видят изумленные друзья и не знают, чему приписать.
Мы "летали" оба и не знали, где присесть, чтобы побыть наедине, вдвоем. Почему нам все так мешали, почему хотелось уединения, почему ловили и запоминали каждое слово? Потому что стали мы настоящими наркоманами любви. Вот уж наркотик так наркотик самого широкого диапазона действия. Мы ловили свой кайф каждый день, и не было границ нашей радости.
- Я люблю тебя!
- А я люблю тебя!
- Скажи еще раз: "Я люблю тебя!"
- С удовольствием: "Я люблю тебя!"
Обычно из меня клещами не вытащить этих слов, а здесь я могла бы их говорить бесконечно. Сочетание двух местоимений и одного глагола действовало как самый сильный допинг. Я - люблю - тебя.
Верилось на слово. Не хотелось никаких доказательств: ни цветов, ни подарков, ни ресторанов. Их и не было.
Правда, была шляпа. Шляпа от него в стиле Аллы Пугачевой. Но это все неважно - был он со своей любовью, воплощенной в его словах, в глазах, руках, губах, в распростертых объятиях. Если бы всей этой нежности было в три или в пять раз меньше, то и за это можно было бы ставить памятник ему еще при жизни.
Значит, я настолько неизбалована вниманием, что готова принимать за чистую монету любые слова о любви? Да, этим самым я только подтверждаю простую мысль, что я хороша, что я себе нравлюсь, и признаю, что меня вполне есть за что полюбить. Я в себя верю, я себе доверяю, я себя уважаю, я себя люблю. Так почему же меня не может любить он?
- Вот станешь звездой эстрады и забудешь меня совсем, - говорила с грустью я.
- Ой, что ты, звездой! Мне стать хотя бы капелькой на твоем плаще, сказал он однажды, обнаружив свой романтическо-поэтический склад ума.
Жизнь протекала в нирване чувств и слов, слов и чувств - и полного отсутствия критического анализа событий. Мы утопали в словах и любви, требуя все большей дозы своего наркотика. Это было ненасытное желание "ненасытностью своею перекармливаю всех", опять вспомнилась Марина Цветаева. Мобильный телефон был заменен на пейджер, и полетели телеграммы:
- И потрясающих утопий мы ждем, как розовых слонов. Игорь Северянин.
- Люблю. Целую. Высылай "косую", - хулиганила я.
- Любимый, назначаю тебе свидание в нашем кафе "Старый рояль", в восемнадцать часов, сегодня, жду, - передавала я, когда у него отключили телефон.
И сколько было счастья, когда я увидела его, правда, почему-то грустного.
Выпив по кружке пива, мы, ожидая горячего, тихо беседовали. Вдруг на глазах его показались слезы:
- Не знаю, что со мной. Все хорошо, но почему-то плакать хочется. - И он уронил слезу на стол.
Это было странно и необъяснимо, поэтому я впервые подумала о надорванной струне его жизни, о пограничной психике, о женском воспитании на слезах матери, и наше будущее заволокло тучами сомнений и тревог.
Я вспомнила вдруг о некоторой неадекватности его реакции в каких-то ситуациях, о слишком легком рождении слов.
Мы как будто соревновались, кто кого "перепоет", - но этот златоуст перещеголял даже меня, такую искушенную в искусстве соблазнения мужчин. "Прилечу на крыльях ветра" среди этого блеска постепенно стало ослабевать, он даже забыл об этой свой формуле, но мне она так нравилась, что изредка я спрашивала:
- Как и на чем прилетишь?
- На крыльях ветра, - отвечал он.
Эта игра могла продолжаться еще очень долго, несмотря на его "выбросы" отрицательной энергии. Они происходили раз в месяц в полнолуние. Он становился каким-то невменяемым, неуправляемым и недовольным всем. В такие минуты казалось, что у него что-то случилось с головой и это никогда не пройдет. Он был агрессивен, зол, раздражен, и никакие мои психологические приемы не действовали. Он меня не замечал - уходил в себя все глубже и глубже.
Но странное дело, на следующий день как ни в чем не бывало вновь светило солнце, он был тише воды, ниже травы, нежен и мил, как прежде. Это напоминало морские приливы и отливы - известная мне по опыту синусоида любви. И снова он рассказывал о своих попугаях, которые живут в полном согласии, и он с нетерпением ждет потомства. Он беспокоился об этом потомстве больше, чем о собственном, - а ведь уже пора было бы завести: - все-таки двадцать три года!
Но два предыдущих брака не сложились. Живя теперь в одиночестве, он вдруг высоко оценил это преимущество и полюбил это состояние.
Я никогда не ревновала его к прошлому, хотя он весьма образно рассказывал о своей любви к первой жене. Он не давал мне повода ревновать даже тогда, когда кругом были молодые и красивые женщины. Он их просто не замечал, хотя они-то его не пропускали. И только говорил:
- Какие женщины, когда рядом ты! Ты заслоняешь все, ты просто ослепляешь всех, и я любуюсь только тобой. Я люблю тебя, но знаю, что настанет мой черед и ты меня бросишь, как бросала всех остальных до меня.
- О чем ты, мальчик мой, - обычно отвечала я. - Я же люблю только тебя. Сейчас. А потом я не знаю, что будет. Давай пока еще полетаем на наших крыльях ветра!
- Давай! Я завтра же прилечу к тебе!
А завтра... он позвонил и сказал деревянным, не своим голосом: