Он дал совет не от души – просто хотел узнать, не обручена ли его бывшая невеста с кем-либо.

– Замуж! – безрадостно рассмеялся сэр Гилберт. – За кого же? Кто потерпит от своей жены такого? – И он обвел взглядом стены дома так, словно перед ним было все охваченное мором селение.

– Я, – едва не ответил Робин, но вместо этого сказал: – Ваша дочь – целительница. У целителя есть священный долг, которым он не вправе пренебрегать. Она поступила в соответствии с долгом. Похвалите ее, милорд, и ни слова упрека!

Оставив Эллен возле Марианны и уверив Невилла в том, что ее помощи будет достаточно, Робин вернулся в Шервуд. Смятение сердца не давало ему ни покоя, ни сна, и он отправился к дозорному посту, сменив Вульфгара, который сильно удивился, что сам лорд Шервуда пожелал побыть простым дозорным.

Всю ночь Робин думал о Марианне. Слишком хороша она была, чтобы только опека отца обеспечила ей полную безопасность. И Робин решил сам сделать все, чтобы защитить Марианну от посягательств тех, кто считал принадлежащим себе все вокруг, включая дочь Гилберта Невилла. Он даже не пытался уверить себя, что его решение – побуждение долга, а не веление сердца. Он уже понял, что обречен любить ее до конца своих дней.

Вернувшись в лагерь, Робин назначил сбор – не всего Шервуда, а только тех, кто возглавлял отряды вольных стрелков.

– Я хочу, чтобы каждый в Шервуде знал, что леди Марианна Невилл находится под защитой вольных стрелков. Не только под защитой, но и под моим личным покровительством, – объявил он. – Те, кто не знает ее в лицо, при одном имени леди Марианны должны приходить ей на помощь, в чем бы эта помощь ни заключалась. Оберегайте ее от любого, кто бы ни замыслил недоброе дело против леди Марианны!

Его выслушали, не задавая вопросов. В Шервуде уже оценили самоотверженность и мужество леди Марианны, которая не убоялась сама прийти на помощь гибнущим от смертельного недуга людям. Поэтому приказ лорда Шервуда был встречен с воодушевлением, и даже Вилл не заподозрил в этом приказе сердечных чувств, хотя именно они и диктовали Робину слова, которые он сказал стрелкам.

…Протяжный вздох Марианны заставил Робина очнуться от воспоминаний. Он быстро посмотрел на нее и увидел, что прежде спокойное лицо исказилось гримасой страдания. Она рывком убрала голову с его плеча, упала на спину и хрипло простонала. Склонившись над ней, Робин накрыл ее губы ладонью и поцеловал в лоб, чтобы разбудить Марианну.

– Что?! – распахнулись ее блестящие, полные сонных видений глаза. – Что случилось?!

Заметив, что она крепко сжимает его запястье, Марианна тут же отдернула руку и вопросительно посмотрела на Робина.

– Тебе приснился кошмар, – шепнул Робин и убрал ладонь с ее лица. – Я не хотел, чтобы ты криками разбудила остальных.

Она молча кивнула, не сводя с него расширенных глаз, и в это мгновение к ним подошел Джон.

– Час прошел, – заметил он.

– Да, – ответил Робин, поднимаясь на ноги.

– Робин! – остановила его Марианна, глядя жаркими глазами. – Мой лорд, мне все равно уже не уснуть! Позволь мне заступить в дозор, а ты продолжай спать!

Робин посмотрел на нее и подал руку, помогая подняться.

– Не обижайся на мои слова, но тебе еще рано одной нести дозор в полевом ночлеге. Давай поступим так: ты будешь дежурить с южной стороны, а я с северной.

Марианна молча кивнула и, вынув меч из ножен, ушла за деревья в сторону леса. Робин хотел пойти к реке, но Джон поймал его за плечо и вопросительно посмотрел на друга.

– Ложись спать, златокудрая Фрейя! – шепотом сказал Робин в ответ на взгляд Джона.

– Ты, конечно, можешь унижать меня, называя златокудрой богиней, – так же шепотом ответил Джон, – но делай уже что-нибудь!

– Ложись спать, – повторил Робин и, высвободившись от захвата Джона, ушел в сторону реки.

Наступившее утро предвещало такой же изнурительный знойный день, что и накануне. Чем ближе время подступало к полудню, тем горячее становились солнечные лучи, раскалившие воздух, который колыхался зыбким маревом.

У высоких стен Ноттингема раскинулась шумная ярмарка. С рассветом к городу съехались фригольдеры и вилланы, расставили корзины с овощами, фруктами и зеленью. Ремесленники разложили на прилавках ткани и украшения, оружие и доспехи, конскую упряжь и домашнюю утварь. В конном ряду стояли широкогрудые и низкорослые лошади для сельских работ, высокие и могучие боевые рыцарские кони и легконогие неутомимые скакуны, нервно скашивавшие на зевак и покупателей горячий глаз. Тут же звенела наковальня – покрикивая на подручных, кузнец выгибал светившуюся алым светом полоску раскаленного железа, придавая ей форму подковы. В загонах, сбившись в кучу, томились стриженые овцы. Неподалеку важно и спокойно пережевывали травяную жвачку коровы. Вдоль прилавков сновали проворные торговцы пирогами и элем.

Несмотря на жаркий день – один из тех, на которые оказался так щедр август, на ярмарке было многолюдно. Принарядившиеся горожане прогуливались целыми семьями, прицениваясь к товарам, азартно торгуясь с продавцами, обмениваясь новостями. Кое-где в толпе мелькали доспехи ратников городской стражи, поддерживавших порядок и спешивших на шум любой драки, в которую иногда переходил слишком горячий спор между иными покупателями и продавцами. Поодаль на площадке давали представление бродячие артисты.

Вольные стрелки, сменив зеленые куртки на другие, не отличавшиеся цветом от одежды прочих людей, гуляли по ярмарке, смешавшись с толпой. Робин, Статли и Марианна, оставшаяся в мужском наряде, шли впереди. Дикона, который пытался поравняться с ними, то и дело оттирали назад. Джон и Кэтрин отстали, совершенно не заботясь о том, чтобы догнать друзей. Кэтрин остановилась возле прилавка ювелира и принялась деловито примерять украшения. Выбрав изящные золотые сережки с топазами, она вопросительно посмотрела на Джона. Тот ласково улыбнулся жене и, обняв Кэтрин, щедро расплатился с ювелиром. Прибавив шаг, они, не обращая внимания на сновавших мимо людей, украдкой поцеловались.

Робин и Статли, пересмеиваясь, то и дело обменивались улыбками с хорошенькими селянками, бойко торговавшими зеленым товаром, и молоденькими горожанками, которые тайком от строгих родителей бросали из-под ресниц быстрые лукавые взгляды на высоких стройных лучников. Одна из селянок – пухленькая рыжая девица лет пятнадцати – обтерла фартуком румяное яблоко и, когда стрелки проходили мимо нее, загородила им дорогу.

– Попробуй, оно сладкое, как мои губки! – пропела она, сунув яблоко Робину в руку, и окинула лорда Шервуда восхищенным взглядом карих глаз. – Если понравится, приходи вечером на танцы, я принесу еще!

– Как тебя зовут, красавица? – улыбнувшись, осведомился Робин и с хрустом надкусил яблоко.

– Спроси Дженни, – ответила девушка и, не удержавшись, чмокнула Робина в щеку звонким поцелуем, – только не смотри на других, если не хочешь меня обидеть!

– Что ты, милая Дженни! Разве можно смотреть на других, увидев тебя хоть раз? – весело усмехнулся Робин и, ловко поймав второе яблоко, брошенное ему девушкой, шлепнул ее по круглому заду.

Та довольно взвизгнула и, спохватившись, бросилась к своим корзинам, к которым уже подбирались проворные сорванцы.

– Я вас, воришки! – прозвенел за спинами стрелков ее высокий негодующий голос.

Робин, посмеиваясь, отдал второе яблоко Статли.

– Пойдешь? – спросил Статли, надкусывая яблоко так, что сок вскипел на губах.

– Нет, – подумав, ответил Робин, – не так уж она хороша, чтобы рисковать, оставшись еще и вечером в Ноттингеме.

Расслышав их разговор, Марианна резко обернулась и посмотрела на Робина.

– А если бы не в Ноттингеме? И достаточно хороша? – услышала она собственный голос, прежде чем сама поняла, о чем говорит.

Невозмутимо хрустнув яблоком, Робин изогнул бровь и негромко спросил:

– Ревнуешь меня, Марианна?