Вышивка на подушке указывала на дарительницу: "Одна из семисот Ш-х дур". Монашеская жизнь спасала графиню Марью от навязчивой мысли о самоубийстве. В молодости она бросила мужа и родила дочь от любовника, но судьба взяла, да и скоро забрала его на небо. Лев Николаевич хранил письмо сестры, в котором она писала ему: "если бы знали все Анны Каренины, что их ожидает, как бы они бежали от минутных наслаждений, потому что всё то, что незаконно, никогда не может быть счастием...".
На одном из стендов дома-музея в Ясной был томик, раскрытый на странице с рассказом "Записки сумасшедшего": "Продавалось недалеко от нас очень выгодно именье. Я поехал, все было прекрасно, выгодно. Особенно выгодно было то, что у крестьян земли было только огороды. Я понял, что они должны были задаром за пастьбу убирать поля помещика, так оно и было. Я все это оценил, все это мне понравилось по старой привычке. Но я поехал домой, встретил старуху... Она рассказала о своей нужде. Я приехал домой и, когда стал рассказывать жене о выгодах именья, вдруг устыдился. Мне мерзко стало. Я сказал, что не могу купить этого именья, потому что выгода наша будет основана на нищете и горе... Я сказал это, и вдруг меня просветила истина того, что я сказал. Главное, истина того, что мужики так же хотят жить, как мы, что они - братья, сыны Отца, как сказано в Евангелии. Вдруг как что-то давно щемившее меня, оторвалось у меня, точно родилось. Жена сердилась, ругала меня. А мне стало радостно. Это было начало моего сумасшествия".
Направляясь к автобусу, Гриша обернулся запечатлеть в памяти топологию семейного ада, в котором почти полжизни пребывал великий гений.
На стоянке экскурсантов поджидал сюрприз - "хор нищих". На самом деле, это был дуэт "профессионалов", "косивших" под слепых. Усердно окая, они, жалобно голосили в такт воображаемой шарманке:
- В имении Ясна Поляна
Жил Лев Николаич Толстой,
Не ел он ни рыбы, ни мяса,
Ходил по именью босой.
Жена его, Софья Толстая,
Обратно, любила поесть,
Она не ходила босая -
Спасая дворянскую честь.
А брат его - тоже пясатель,
Ляксей Константиныч Толстой
Хомячил и рыбу, и мясо,
И не умывался росой.
Имел Лев с правительством тренья,
Народу же был он кумир -
За роман про Аню Каренину,
За пьесу "Война али мир".
На баб он смотрел без вниманья,
Примерный он был семьянин,-
Подайте мне на пропитанье -
Его незаконный я сын...
Экскурсанты поулыбались, посмеялись, и в грязные шапки-ушанки, пылившиеся на июньской земле под ногами исполнителей, бросили несколько монет. А те продолжали:
- Служанку Катюшу Маслову
Толстой всячески соблазнял -
На ей обещался жениться,
С другою ж поехал на бал.
Другая служанка Аксинья,
Любила по саду гулять,
Толстой это дело подметил
И стал за ней у-ха-жи-вать.
Аксинья была моя мама,
Зашла к графу на сеновал.
Случилась ужасная драма,
Граф маму из-на-си-ло-вал.
Вот так разлагалось дворянство,
Толстых разлагалась семья,
По ходу того хулюганства
Родился подкидышем я.
Граф умер на старом диване,
Вокруг не было никого,
Подайте мне милость, граждане,
Я сын незаконный его!
Читайте, граждане, читайте,
Читайте его одного!
А мне хоть копейку подайте,
Я сын незаконный его!
В суровом огне революций,
В агонии творческих мук
Подайте мне милость, граждане,
Из ваших мозолистых рук...
Смешно было наблюдать, как, узрев появившегося милиционера, "слепые" похватали шапки с монетками и, резво хромая, драпанули к ограде.
Григорий Иакович поднял руку, убавляя воздухоток от регулируемого сопла вентиляции над головой, развязал шнурки на ботинках и бросил взгляд в темноту ночи за иллюминатором. И вспомнил, как экскурсия направилась на ночлег в Козельск, и как километра за два до городка взору открылись голубые купола монастыря Оптина пустынь - места первой остановки Толстого после бегства из Ясной.
На другое утро, у входа в монастырь, экскурсантов обступила деловая цыганва. Гипнотизируя колыханием длинных клешёных книзу юбок, и показушно крестясь, цыганки молниеносно оценивали психический склад каждого вероятного клиента и старались ухватить рукой потенциальную жертву за "внушалку" - место на левом предплечье, ближе к запястью, чтобы вкрадчивыми голосами забросить свои "крючки", вроде:
- Ты добрый! Подай ребятишкам на молочишко!
Или:
- Ты не богатый, и не бедный, но тебя ждёт удача!
Или:
- У тебя большое сердце - ты троих любишь!
Грише это напомнило дельфинью охоту на стаю кефали, которую им с отцом довелось однажды наблюдать с лодки в море под Одессой.
- Мужа твоего любит та, у которой дочь! - попыталась зацепить графинюшку юная цыганка.
- Безмужняя я! - спокойно ответила Анна Фёдоровна. И тихо добавила: - И замужем-то... никогда не была.
Обманщица юркнула за спины товарок, а Гриша подумал: ловят на блесну, на голый крючок.
- Тебе двое завидуют! - начала вещать ему другая приставучая цыганка.
Гриша, неожиданно для самого себя, состроил свирепую рожу и рявкнул на неё:
- ИДИ ОТСЮДОВА! Я САМ ЦЫГАНИН!
Анна Фёдоровна рассмеялась. А Тася пригрозила цыганкам:
- Щас милицию вызовем!
Экскурсанты осматривались. Грише зачем-то захотелось сосчитать голубые купола, но он оставил это сразу, захваченный странным ощущением близости неба. Здесь оно было рядом - удивительно близко, как нигде.
Анна Фёдоровна рассказала об Оптиной пустыни, что здесь в скиту, после смерти сына, жил Фёдор Достоевский. В 1918-м декретом Советской власти монастырь закрыли, затем разорили. Большинство из трёхсот монахов разогнали, а остальных ВЧК-ГПУ-НКВД истребило: 39 монахов расстреляли, семерых замучили в лагерях. У иеромонаха Рафаила при обыске нашли крест, евангелие и кадило - это стало основанием для расстрела. Директора музея "Оптина пустынь" схимонахиню Августу арестовывали 18 раз. Потом, в 1939-м, когда Гитлер со Сталиным расчленили между собой Польшу, НКВД на территории монастыря устроил концлагерь для пяти тысяч польских офицеров. Отсюда их увозили на расстрелы в Катынь. Потом здесь был госпиталь, а в 44-45-м годах - фильтрационный лагерь НКВД для советских офицеров, возвратившихся из плена.
- Доболтается диссидентка, загребут её в КГБ! - прошипела мужу тётка с переднего сидения.
- А если правду говорит? - спросил муж.
- В психушку закроют!
Тасю в Оптиной поразило множество монахов, иноков.
- Инок, - пояснила Анна Фёдоровна, - от слова "иной", то есть "не как все". Большинство из них пришли в монастырь с целью стяжания Святого Духа, обожения.
Экскурсанты всматривались в болезненно-бледные бескровные лики монастырской братии, когда рядом вдруг послышался чуть хриплый, несильный голос:
- Для добрых щей мужики женятся, да не от добрых ли жён в монастырь постригаются?! Одному с женой горе, другому - вдвое...
Тася с Гришей обернулись и увидели дядьку со слипшимися в сосульки серо-белыми волосьями - по виду странника, какие во множестве обретаются по монастырям. Он был в дырявых обносках и совсем бос. С шеи свисали длинные концы серого линялого платка, повязанного на манер пионерского галстука, а между грудью и животом, на железной цепи из крупных ржавых звеньев, переброшенной по плечам крест-накрест, болталось большущее деревянное резное распятие, явно самодельное. Рот странника был приоткрыт, взгляд казался остекленелым. Из бороды торчали травинки сена вперемешку с трухой соломы.
- Два на сто безбабных мужиков воют, Богу молятси: "От пожара, от потопа, да от злой жены, Господи, упаси!"
- Психбольной! - шепнула Тася, прячась за Гришу.
Анну Фёдоровну в это время спросили:
