Его слова больно меня задели. Выкорчевывая его из паршивой пропащей юности и выводя на торную дорогу... а это всегда сопряжено с трудовой дисциплиной, овеяно непреложной разумностью и ведет к состоятельности, понимаете?.. Вытаскивая из дерьма... а мало он в том дерьме покрутился, да еще с таким, знаете, самозабвением, с известным даже апломбом, с амбициями!.. Приобщая к труду и заботам о простых, не воображающих лишнего, не мнящих себя богами людях... и побольше бы книжек о них и им подобных, а то пишут, согласитесь, всякую ерунду!.. Я исподволь готовила его... мы снова возвращаемся к личности моего покойного мужа... готовила к минуте, когда он сможет обратиться или, если надо, попросту вернуться к сонму сколь угодно свободных и пространных идей, но уже так, чтобы все они свелись к единому солнечному центру, заключающему в себе драгоценное понятие любви. Однако он взбеленился, рассвирепел и отбился от рук раньше, чем я подтащила его к намеченной цели. Итогом стала смерть.
Добейся я своего, раскрылась бы суть моих предпочтений и чаяний, обнаружилось бы главное и отшелушились бы плевелы, заслуживающие отброса, отшвырка, вообще доброго пинка. Жизнь, хотя бы в известной ему, Пете, и мне части, преобразилась бы в роскошное поле изысканных цветов, а во вселенной, как мы ее себе отсюда представляем, распустилась бы могучая прекрасная роза. Ведь любовь всему голова, и заботливо вить семейно-любовное гнездышко, купаться в неге блаженства, душевном тепле и щедротах сердца совсем не глупо, с чем согласится любой не одураченный человек. И когда б Петя согласился, прозрев, с жаром истинного огня в душе подойдя к тщательно подготовленным мной временам... Тогда б не пахучее мыло ласкало бы мою кожу, а его, Петькины, трепетно любящие руки, не шампуни создавали бы пену и рисовали что-то смахивающее на облака, а его сердце и вся другая способная к любвеобильности органика, облекая, обволакивая, поднимали бы меня к настоящей облачности. А тогда уж и Фалесы все эти, ваганты разные с их герундиями про изящных дам и вечную влюбленность, розовые девушки с помпезностями, элегантные кавалеры с орденом тамплиеров на груди, кельты, эльфы, карбонарии, подозрительно притихшие в интимном полумраке, и нибелунги чистых кровей, а не грязные псы, бегающие по улицам с высунутым языком и пеной на губах... Ведь согласитесь же, из подлинного и стоящего имеется только любовь, она устроила этот предивный мир и, устроив, тонко и осмысленно пронизала своими токами, и нужно обязательно, с возрастом хотя бы или после разных мучений, это безотказно понять, и он, Петя, поняв, унес бы меня в истинный земной рай, подарив вечное блаженство, словно я гурия. Но благословенная минута не наступила. Петя побежал, как изголодавшийся пес, за той подлой Наташей, заметался, пуская слюни и сопли, среди ее любовников, выдавая себя за приверженца некой системы, а я слышала, те любовники и самая главная мерзавка, кликуша ихняя и жрица любви, чуждаются людей, презирают нас, сирых, вот и вся их система. Возвращался ко мне возбужденный, толковал что-то о больших мыслителях, о древних культах и мистериях, о превосходстве духа над плотью, о пристальном у некоторых внимании к интеллекту и особой заинтересованности в нем, и о Наташе тоже, само собой, о том, что не слаба, ой, дескать, не слаба проклятая на передок и как было бы хорошо ему в этом лично убедиться... Не подпускала, значит. Еще он распространялся о воображаемых, но вполне вероятных мирах, а я, с непередаваемой горечью думая лишь о том, как этого безвольного человека влечет и тащит, так и тянет, бесхребетного, забраться к Наташе под юбку, напоминала ему тихонько, что дважды в одну реку не войдешь. Хитроумно, да? Это я в эзоповском стиле использовала старинное философское изречение и получала перифраз касательно своей мысли, гласившей, что не повезло ему с этой девкой в юности, нечего соваться и теперь... и как вам? как находите, разве не остроумно? Я в глубине души крепко надеялась, что он смекнет все-таки, к чему я клоню, сообразит напрасность своих былых и нынешних любовных затей. Но он не понимал или делал вид, будто не понимает. Убегал, обозвав меня на прощание как-нибудь, не посчитавшись с моим мнением, не вняв моим предостережениям. И к чему это все привело? Испустил дух... Не дома, не в своей постели, а словно под забором, как конченый человек.
Вот и все, я закончила, дальше - ваши, дорогой гость, выводы и умозаключения, свободный размах которых не мне ограничивать. Готовиться ли мне к худшему, поскольку вы, предположим, не прочь судить меня, оседлав ядовитые слова покойного, что ж, снесу и сдюжу, и не такое приходилось терпеть, а нет, так признайте, что и моя позиция заслуживает внимания и уважения.
- Ваша позиция, Наденька, заслуживает глубочайшего уважения, и я отнесся к ней с полным вниманием, - заверил я, для выразительности прикладывая руки к груди, к месту, где чувствовались биения моего сердца.
- Вы во всем со мной согласны?
- Вон вы какая! Петя явно и однозначно выдавал вас за другую, за рохлю и что-то смазанное, а вы кремень, вы покруче иной твердыни будете.
- Коня на скаку остановить - это спорно, но в случае горящей избы проблем нет, могу вынести, а могу и занести, я такая.
- Поражен, меня буквально снес и обезличил вырвавшийся у вас, прорезавшийся вдруг истинный голос. Так похоже на крик души! Но относительно полнокровного согласия может быть, что оно и не во всем согласуется с вашими мнениями и суждениями.
- Чудно слышать и кажется недопустимым, да... Разве можно вилять, когда я предметом обсуждения поставила любовь? - всплеснула руками хрупкая и необыкновенно стойкая, многое пережившая женщина.
- Против любви я ничего не имею, и вообще не спорить с вами пришел, но скажу... Что Наташа не девка, а посерьезнее нечто, я ручаюсь, хотя почти ничего о ней не знаю. И не думаю, что те двое, которые вокруг нее вьются, ее любовники, во всяком случае не кучно, ну, допустим, один из них при полном исключении в этом отношении другого, а не зараз, что было бы слишком и, пожалуй, изумило бы саму Наташу...
- Скажите, наконец, правду, они авантюристы, за ними водятся темные делишки?
Я ждал подобного вопроса, и следовало ей это сказать, объяснить, что истосковался я уж по глуповатой бабьей пытливости, дарующей приятную возможность долго и жестко опровергать, мучить и смешивать с грязью нежное, слабое и столь часто ошибающееся создание. Заключенное в цветастое платьице, покачивающее ножкой, с головой, увитой светлыми кудряшками... Но я, словно по странной случайности, предпочел отшатнуться, принять позу благородного заступника безвинно оклеветанных и пуститься в унылые рассуждения и проповеди:
- Не надо так... Не надо вынашивать смутные подозрения. Уже одно то, что они прекрасно организованы, не позволяет смотреть на них как на мелкотравчатых проходимцев, каких-нибудь разбойников с большой дороги, людишек толпы. Вы скажете, что и разбойники бывают отлично организованы, но я вам на это отвечу, что у разбойников в основе разрушительные тенденции, а у этих людей основа не в базисе, но, так сказать, в надстройке, которая одна и видна, наподобие верхушки айсберга, а что там внизу, под водой... может, там масса сторонников и приверженцев, и целая сеть... Но что касается надстройки, она выглядит великолепно, поскольку сплетена из свежих художеств, удивительных загадок, редких словесных оборотов. Не всем понятны их речи, не всегда их слова обнадеживают, но это уже другой вопрос. Главное, что у них работа с логикой и философский бум на уме, а не подлости всякие. В это верим! Даже если нет доказательств. Я спрашивал Петю, и он ответил отрицательно на мой прямой вопрос, не приходится ли нам иметь дело с сомнительными типами, а он знал, Надя, побольше нашего. Но ни Петины знания, ни мои доводы еще не означают, будто эти господа заряжены исключительно положительной энергией. Если мы с вами просты и готовы в совершенно школьном духе делить людей на положительных и отрицательных, то у них дело обстоит несколько иначе, и мы должны прежде всего вспомнить, не уклоняясь при этом в схоластику, что Наташа и ее друзья не стесняются, вот уж действительно... Я вам скажу, у них даже какое-то свинское отношение, да, они относятся к людям как к чуждому элементу. И это поражает при первом же знакомстве с ними, ошеломляет, остужает, это как ушат холодной воды. К какому же после этого разряду отнести их самих? Остается только гадать. А что еще остается делать? Заговорить на арамейском? Они указали мне на дверь. Я был оскорблен и возмущался. Что же мне остается, как не думать о них плохо? Но не будем забывать, что обида обидой и вспыльчивость вспыльчивостью, а справедливость все же должна стоять на первом месте. Кое-что в особом смысле обращает на себя внимание... Как ни странно, они и самые громкие свои заявления произносят довольно тихо, не повышая голоса. Ну, положим, я недостаточно еще наслушался тех заявлений, однако уже способен угадать, где-то в вольном и неумолимом течении их мысли, разные страшные вещи, опасные намеки... Мне все кажется, вот-вот один из них подскочит да шепнет мне гнусно в ухо, что я старый пердун, набитый дурак, отсталый выползень и больше ничего...
