- Если информация нуждается в проверке, - Тихон придал лицу вопросительно-грозное выражение, - и если проверка подтвердит правдивость информации, виновному есть чего остерегаться. Наверняка найдется желающий первым бросить камень.

- Берегись, Петя!

Все, кроме меня и Пети рассмеялись, довольные шутливой угрозой Глеба, у Пети лишь тень улыбки скользнула по осунувшемуся лицу.

- Тебе плохо, Петя? - громко спросил я.

Тихон, уперев локоть в стол и обхватив ладонью подбородок, все еще будто бы озабоченный, предался размышлению вслух:

- Иные находят великую правду в гедонизме, ошибочно трактуя при этом эпикурейство как животную тягу к удовольствиям. Так отчего же не внушить праздным, неуемным, любознательным, что не нужно искать ничего лишнего и стороннего, не надо понапрасну ломать голову, теребить душу и расшибать лоб, достаточно черпать удовольствие из всего, что подворачивается под руку, сочится под ногами, снится за окошком, украшенном геранью, сколько бы ни считалась та пошлой...

- Вы в самом деле проницательны? - спросила меня Наташа.

Я все еще находился под скверным впечатлением от притворства Глеба, пожелавшего всех нас, собравшихся за столом, убедить, будто он меня не узнает. Но Наташин вопрос приободрил, заставил подтянуться, наполнил сердце какими-то неясными, однако волнующими надеждами. Я поднял на нее глаза, взглянул... ну, с обожанием, чего уж там, и дрожащим голосом произнес:

- Я и сам пока не знаю... и возможны ли настоящие прозрения - большой вопрос, но если возможны... то есть если постараться, и если я действительно постараюсь, то почему же и не понадеяться, что какие-нибудь выдающиеся успехи все-таки будут...

Следовало ожидать взрыва хохота после таких моих слов, однако никто даже не улыбнулся, а Тихон с полной серьезностью сказал:

- В кои-то веки видим господина, на которого можно положиться.

- Вы что это, как будто шутите? - воскликнул я, как по волшебству моментально распаляясь. - Не надо ущемлять! Я не против, когда играет и шутит женщина, а вам все же следует осторожней выбирать слова!

- Не сердитесь, - поспешил приятелю на выручку Глеб. - А главное, не судите поверхностно. Немножко было вычурно сказано про успехи и даже тяжеловесно, но ведь и ни о чем, и в сущности странно было вас слушать. Есть места, есть, - он бросил на меня многозначительный взгляд, - где ваши штуки совершенно не пройдут.

- Как может этот мальчишка так разговаривать с пожилым человеком? - обратился я к Наташе, меча в Глеба гневные взгляды.

Она сидела, опустив голову, и, выслушав мой вопрос, усмехнулась себе под нос, а в мою сторону и не посмотрела. Но в следующее мгновение я вдруг обнаружил, что мы в упор смотрим друг на друга.

- Я краем уха слышала, что ваш брат умер, - ее взгляд был еще человечен, не угнетал, - умер, увязнув в какой-то скверной истории. Это так?

- Умер в апогее садизма, - солидно разъяснил Петя.

- Что же вам непонятно в поведении брата? Что так и осталось для вас тайной?

- Но почему вы решили, что я чего-то не понял? Или что я должен был понять что-то особенное?

Вмешался мой откровенный и наглый недоброжелатель Глеб:

- С кем же мы имеем дело, с гением или с безумцем?

- На данный момент, - крикнул я, - тот и другой существуют только в вашем воображении, а в действительности имеется многое повидавший на своем веку человек, с которым следует говорить и обращаться терпимо, вежливо и благоразумно!

- Нет гарантии, что вам понравится роль, которую вам, глядишь, отведут, - осклабился мой теперь уже сполна обнаруживший себя и раскрывшийся враг.

Я клокотал, пенился, и должны были бешеные ругательства вырваться из моей глотки, а вместо того - удивительное дело! - плавно полились сладкозвучные слова:

- Я, можно сказать, глубокий романтик. А какой романтик был бы не рад убедиться, что ему многое по плечу, да и кому вообще не лестно распутывать, например, мысленные и даже немыслимые противоречия, загадочные тезы и антитезы, темные делишки?

- Но что, кроме романтики, у вас за душой? - не унимался Глеб.

- Я довольно-таки честолюбив, хотя это слово не обнимает, разумеется, всей правды обо мне, и мог бы я еще многое порассказать о себе, но следует перво-наперво определиться с версией возможного успеха. Я скажу так, если мне суждено его здесь добиться, это очень польстит, очень... Заметьте, пришел я сюда, не нынче, а еще в прошлый раз, вот я о чем, пришел с тем, чтобы поговорить и между делом прояснить некоторые вопросы, занимавшие в то время мой ум. Но те вопросы внезапно отступили в тень и перестали быть проблемой, а на очереди другие, более насущные, более актуальные...

- У вас есть, - перебила меня Наташа, - сзади, за спиной, за мостами, которые вы, надеюсь, не поспешили сжечь, кто-нибудь, кто не огорчится и в чьих глазах вы нисколько не проиграете, если не добьетесь ничего?

- Мне кажется, - возразил я, - я начинаю многое понимать верно и, стало быть, шагаю в ногу. И это вселяет оптимизм. Мне, ей-богу, жаль, что вы, красивая и умная женщина, как-то слишком равнодушно и даже безнадежно смотрите в будущее.

- Почему вы решили, что я именно так смотрю?

- Я слышу это в вашем голосе, вижу в ваших жестах. Я, наконец, чувствую.

- А вы и есть будущее?

- Не хотелось бы мне быть таким будущим.

- Я выскажу несколько советов и напутствий, специально для вас, Петя, - небрежно уронил Глеб, мой глубинный враг.

- Я не Петя.

- Отчего же не Петя? По смыслу ваших слов очень даже правильно быть вам Петей. Таинственный зверь, если он действительно затеял здесь свои игрища, а следовательно, существует, по отношению к нам - я уверен - нечто постороннее, даже, если угодно, потустороннее, и в этом смысле его совершенно нет. И сколько ни будете вы жонглировать нашими мнениями, слагать, делить или умножать наши предполагаемые страхи и определенно горделивые помыслы об этом чудище, это никак не поможет вам докопаться до истины, то есть до некой тайны, не поможет, по крайней мере, убедиться, что она впрямь имеется, а тем более раскрыть ее.

Я выговорил твердо:

- Предъявите свидетельства. Докажите, что этот зверь - не вымысел, не миф, не отвлекающий от главного каламбур какой-нибудь, не затянувшаяся шутка, под занавес которой кто-либо из вас объявит, что речь шла обо мне или, в лучшем случае, о Пете.

- Свидетельства вы получите, - возвестил Тихон.

- И, возможно, будете неприятно удивлены, даже испуганы, - добавила Наташа.

- Вы думаете, женщина? - вскрикнул я. - Вы так думаете? Зачем же вы ущемляете... я же говорил, не надо!

- Да перестань ты про это ущемление, - подал наконец голос Петя; видимо, пробрала и крепко раздосадовала его моя пугливость и трепетность, мой припасенный на старость страх подвергнуться внезапным притеснениям, оскорблениям, сделаться жертвой каких-то гнусных заблуждений на мой счет, - никто на тебя не посягает, не покушается, и нет никакого ущемления!

- Как же нет, - разгорячился я, - если эта женщина уже навязывает мне роль? А речь о роли заходила, вот этот, - я указал на Глеба, - спрашивал, что-то там твердил... Он не пояснил, что речь идет о роли козленка, зайчика, пугливой серны, но можно было догадаться, и я начинаю не только догадываться, но и находить в происходящем кое-что вообще сомнительное и дурно попахивающее.

- А ну как гром грянет? - ухмыльнулся Глеб.

- Пугаете, а не страшно! - крикнул я.

- Но сама роль не представляется вам сомнительной? - спросил Тихон.

- Что сомнительного в какой-то роли, если сыграть ее пришел с чистым сердцем?

Отвратительный Глеб хохотал, и хохот мешал ему заговорить; гримасами и буйной жестикуляцией он пытался убедить нас, что мог бы откровенно высказаться на мой счет, но слова безнадежно застряли в горле.

- Немыслимое, невозможное, непостижимое для того и придумано, чтобы нагонять страх даже на храбрецов, - сказала Наташа каким-то примиряющим тоном. - Но не падайте духом, Кронид. Вас ведь Кронидом зовут? Не падайте.