***
Я усмехался, хотя на самом деле мне было тошно.
- Ты-то сам веришь в этот небыткинский мир? - сказал я.
- В снах главным действующим лицом ты видишь себя, но если сумеешь по-настоящему всмотреться, окажется, что это вовсе не ты. А между тем ты так полно понимаешь и чувствуешь этого невесть откуда закравшегося субъекта, что он обратно становится тобой.
- Я вот что думаю, - ответил я задумчиво. - Закону противоречия, в котором складываются как бы в одно целое утверждение и отрицание, мы вправе противопоставить свое самоутверждение, перед лицом которого всякое отрицание утратит, может быть, свою силу.
- Согласен. Мы так и поступаем, так и делаем.
- А что делают эти дружные люди, Наташа и ее рыцари, ее паладины?
- Бог их разберет, чем они в действительности занимаются. Нет, они, само собой, как можно догадываться, и книжки разные пишут, и картины рисуют, и поэмы сочиняют, но все это как-то навалом, кучно, неразличимо и в едином порыве. И я бы хотел так жить, это моя мечта, и ты вправе назвать меня простодушным...
- А не воруют тишком? - прервал я Петин бред.
- Не думаю, чтоб воровали. Было бы, согласись, низко, не к лицу. Ты не циник, а такое высказываешь...
- Они утверждают свою неразрывную связь с миром отсутствия логики и сознательного, чувствительного благоденствия. Это их утверждение. Они благополучно разделили его между собой, а поскольку мы крутимся у них под ногами со своими собственными мелкими утверждениями, они вогнали его у нас под носом на манер заграждения, а в идейном смысле так и в виде принципиального отрицания нашего существования. Но у нас не только мелкие утверждения, у нас самоутверждение, и с его высоты мы вполне можем отрицать все те нагловато-утвердительные формы, в которые они попытались облечь свою жизнь.
- Это ты уже накрутил, напутал, намесил. Плевать им на твое отрицание. Есть ты, нет тебя - они все равно в форме и по-своему безупречны. Их с этого не сдвинешь. Да ты даже и не сообразишь никак, что это за фундамент, на котором они стоят. И я никак не соображу. Что с ними? О чем их мысль? Они заразились учением Небыткина? Уверовали, что когда-нибудь попадут в описанный им мир? Но в таком случае и я могу заразиться и тоже уверовать в будущее удачное попадание. А этого не происходит. Но как случилось, что Глеб какой-нибудь, к примеру сказать, преспокойно проникся, уверовал и влился в компанию, а я все в стороне да в стороне, все мимо да мимо? Или они уже полноценные обитатели того мира, во всяком случае, трактуют и позиционируют себя таковыми? Тогда мне нечего и думать прибиться к ним... Я-то не трактую, и куда мне позиционировать! Прежде не брал и сейчас не возьму на себя подобную смелость... Но все же, все же, как мне вообще быть, если я живой человек и меня, как всякого живого человека, легко обвести вокруг пальца, а они, я чувствую, как раз и могут обвести, выдавая желаемое за действительное или даже искренне веруя в свою особую стать, но при этом все-таки оставаясь здешними, в чем-то на меня похожими?
Я понял, что Петя нуждается в утешении, и это меня окрылило, я получал шанс утолить свою жажду общения. Я судорожно дернулся, обнаруживая готовность к подвигам душеспасения, и даже проделал, в подражание Пете, широкий танцевальный шаг ему навстречу. Но вышло некстати, и хорошо еще, что я не успел широко и жертвенно раскрыть объятия, поскольку Петя уже весело суетился перед входом в кафе, позабыв о своих недоумениях и бедах.
В кафе он усадил меня за уединенный столик в углу, даруя мне тем самым возможность подумать, в поту и в слезах, о милосердии Бога, уберегшем меня от фарса, отошел и скоро вернулся с двумя бокалами, которые ловко нес бок о бок на распрямленной ладони. Я вымученно усмехался. Петя на этот раз расплатился сам и проделал это так легко и беспечно, как если бы расплачивался суммами, извлеченными из моего кармана. Вздохнув устало, он уселся в кресло и принялся мелкими глоточками поглощать коктейль, при этом глядя куда-то поверх моей головы. Я последовал его примеру, тоже стал мельчить с этим напитком, оказавшимся, кстати сказать, весьма приятным. Петя вдруг невразумительно пожевал губами и произнес:
- Бьюсь об заклад, ты уже решил, что я по уши влюблен в Наташу и без ума от нее.
Он угадал, но мне не хотелось в этом признаваться, а с другой стороны претило лгать и изворачиваться, и я только пожал плечами; к тому же я почему-то полагал, что мы уже успели обсудить Петину влюбленность.
- Когда-то я действительно был в нее остро и прямо влюблен, - продолжал он, - но потом любовь осложнилась духовными намерениями, и получилось хитросплетение. Я жил уже тогда в Получаевке. Знаешь это место?
- Как не знать...
- Согласись, интереснейший в нашем городе район. Хочешь, я расскажу тебе занятную историю любви, духовности и хитросплетений? Моя мысль заключается в том, что я и сейчас там, в Получаевке, живу, и это, сам знаешь, неподалеку, а что промелькнуло слово "тогда", так это потому, что в ту пору у нас бывали случаи явлений... Не то чтобы жили постоянно, а то и дело появлялись Наташа и Тихон, понимаешь, пребывали как-то... Но так пребывали - не разберешь, что к чему. Глеба еще не было с ними, зато почти неотлучно водился самый слабый и неразвитый член, как говорится, слабое звено, один такой очень оживленный и пронырливый человечек по фамилии Флорькин, становящийся среди них, думающий подняться на их уровень... Так что, друг мой, рассказывать?
- Конечно, - ответил я.
- В таком случае лучше начать с общего понимания Получаевки и нашей тамошней жизни, иначе сказать, я-то и так понимаю, как съевший в тех пенатах не один пуд соли, а ты посторонний, у тебя полноценного понимания Получаевки нет, и сейчас ты его получишь.
- Звучит, - я хмыкнул, - угрожающе. Но мне, пожалуй, хватит и коктейлей, а остальное я сам как-нибудь додумаю.
Петя возразил:
- Коктейли не получаевский стиль, а исключительная тенденция наших, мягко выражаясь, надменных друзей.
Он приосанился, приступая к обстоятельному рассказу, поплевал на ладони, провел пальцами правой руки по выпукло нахмурившемуся лбу, покашлял, укрепляя голос.
- Начну я, собственно, с убедительной просьбы обратить внимание на тот факт, что в незабываемую эпоху, когда мы все ожили, получив свободу, и забегали, как мыши, над Получаевкой пролился ресторанный дождь. Это конфетти, серпантин, пьяные вопли, всхрапы разные хмельных толстозадых девиц, пляшущих под оглушительную музыку, красные рожи с белками закаченных под лоб глаз, возникающие в самых неожиданных местах. Злачное сделалось местечко. Всюду расплодились ресторации, кафетерии, пабы, ларьки, торгующие напитками как раз по потребностям не очень-то разборчивого люда. За всю свою двухвековую и, прямо сказать, трущобную историю Получаевка, словесно образовавшаяся просто оттого, что приблизительно где-то там в давно исчезнувшем трактире один ловкий чиновник некогда получил внушительную взятку борзыми щенками, не знала еще такой веселой, гремящей оркестрами и орущей пьяными голосами жизни. Проснулся и деловой дух, прежде задавленный. Вчерашние сапожники, бухгалтеры, руководители музыкальных и драматических кружков увлеченно шли в торговлю, открывали, с позволения и поощрения новых властей, кабаки, притоны, такие, знаешь ли, очень уж похожие на публичные дома. Вывернулся из каких-то житейских борозд и извилин смахивающий на конокрада человек, заявивший намерение устраивать карнавальные шествия, благотворительные вечера, балы и как бы галлюцинации, полные всенародного торжества и триумфа. Но он быстро исчез, прихватив сумму, выделенную некой доброй душой на эти празднества, ориентировочно мифологические и поднимающие большую и сложную тему нашего лесного происхождения. Идейный вдохновитель испарился, поживившись, но тема осталась, приобрела предметный, штучный, как бы стальной характер, и ее до сих мнут и мусолят иные из людей литературно-театрального направления. На мгновенно сколотившихся барахолках местные и залетные отличались лишь тем, что первые были небриты, а вторые выбриты свежо и аккуратно, по сути же все они были сплошной толпой, дико торгующей, обуянной жаждой наживы. Наши депутаты были довольны. Им стало весело. Среди них попадались, впрочем, и люди высокой культуры, что некоторым образом уподоблялось внедрению в реальную жизнь идеалистических по своему характеру аккордов и мотивов на более, чем лесная, продуктивную тему - возрождения античной древности времени ее наивысшего расцвета или чего-то этой древности подобного.
