- Этого и не требуется, - возразил я. - Больные у тебя мысли на мой счет. Чего стоит одна твоя манера искажать и перевирать мои слова! О каких это интересных встречах я, спрашивается, говорил? Я только вас и имел в виду, вашу могучую кучку. Как это ты не поймешь никак, что я обижен, уязвлен? Я, можно сказать, вне себя, и как же мне поступить? Что мне сделать с этими людьми, прогнавшими меня, словно я нищий, оборванец, попрошайка? Разве я о чем-то просил их? Я навязывался? А если я чего-то не понял, так объясните. Как мне жить дальше - вот в чем вопрос.

- Ты был груб и неотесан, а я зачем-то потащил тебя в их дом... затащил...

- Но ты назвал меня свидетелем.

- Ты был слишком резок с самого начала.

- Я?

- В самом деле не помнишь? Так не пойдет! - воскликнул Петя с чувством. - Обязательно вспомни, я настаиваю. И не вздумай утверждать, будто эти люди какие-то липкие и суетные, юркие, хищно снуют под рукой. Ты неспособен их оценить. И я говорю тебе, тут же... вот, пока я здесь... немедленно все припомни и сообрази! Я не уйду, не отстану от тебя, пока ты этого не сделаешь.

- Ты бредишь.

Я был раздосадован. Не хватало еще выслушивать Петины уроки!

- Возможно, - согласился собеседник. - Но даже если и так, все равно напрягись, все равно вспомни... Спроси себя, кто ты, откуда пришел и куда шел. И почему вдруг отбросил свою цель и прилепился к нам. Ты оскорблен? Ты теперь считаешь их своими обидчиками? Не нужно, не будь ребенком. Когда-нибудь ты все ясно вспомнишь. Событие наверняка отложилось в памяти.

- Событие... какое событие? О чем ты? О чем конкретно? Ты что, вздумал посмеяться надо мной?

- Конкретно я о той искре, которая пробежала между тобой и Наташей. Во всяком случае, тебе хотелось, чтобы она пробежала.

- И это событие? И ты еще будешь уверять меня, что ты в здравом уме? Что ты такое вообразил?

- Мой ум далеко не здрав, но тебе этого не понять. - Петя стал вдруг как на потешной прогулке: принялся неспешно вышагивать, говорить размеренно, заглядываться на встречных, посмеиваться, не разъясняя, отчего ему весело; то и дело похлопывал себя по животу. - До тех пор не понять, - вальяжно и с глубокой иронией рассуждал он, - пока ты не поймешь Наташу и других, и все то, что связывает меня с ними. Перебираешь тут людишек, перечисляешь мне... понимание, сочувствие... ставишь галочки, мол, упомянул, а сам просто сытая рожа. Самодовольство так и выпирает. Нет у тебя тонкости ощущений, тонкости восприятий, откуда же взяться ладным и правильным впечатлениям? Ты непривлекательный, не обольщайся, стало быть, не очень-то уповай на свои данные. А что я указал на твое благообразие, так это шутка. Но и я, если глянуть их глазами... В общем, ты по отношении ко мне то же, что я по отношению к ним, так что попал ты, брат, в переделку. Будь мне другом, сначала мне, а потом уже им, и, глядишь, обойдется, даже, может быть, кое-что и у тебя выгорит.

***

Итак, я, практикующий изгнанник (если можно так выразиться), очутился вместе с Петей на улице, и мы несколько времени возбужденно говорили, а затем молча, подавленно шли мимо бесконечных оград, за которыми буйствовала зелень беспорядочно раскиданных самой природой деревьев и, в иных случаях, ухоженных декоративных кустов. Потом мой неожиданный спутник, мой, образно выражаясь, новый друг, во всяком случае, в некотором роде собрат по несчастью, бесшабашно предложил выпить по коктейлю. Он громко и с каким-то немалым искусством пощелкал в воздухе пальцами, не запуская, однако, символический жест денежного вопроса, а только отсчитывая, как я сразу догадался, сколько стаканов пойдет у нас в дело.

- Нет, я этим не балуюсь, - возразил я, холодно демонстрируя незаинтересованность. - Да и что коктейль? Какой в нем прок?

Петя вдруг чрезвычайно оживился.

- Не чуди! - воскликнул он горячо.

Я угрюмо сопротивлялся:

- Не знал, не предполагал, что нынче еще кто-то пьет коктейли. Или только выточенные? - Не первый раз я бросил это словцо, которым уже определенно желал пометить своих новых знакомых, но только теперь Петя насторожился и удивленно взглянул на меня. Я выкрикнул: - Это их прерогатива, обычай?

Мой проницательный спутник, а он, конечно же, сразу уловил мой вкрадчивый интерес к Наташе и ее дружкам и почувствовал, сколь велика моя досада на изгнание, в конце концов безудержно разговорился. Мы вместе и провели остаток дня, то сидя в летнем кафе за коктейлями, на которых он все-таки настоял, то выходя из этого кафе, то почему-то возвращаясь, то блуждая уже в сумерках по какому-то парку, где Петя в иные мгновения смотрелся необычайно таинственно. И после я не знал уже, как мне быть с моей жаждой общения и моим увлечением Наташей, условным и пока, собственно говоря, единственным проводником в мир которой стал для меня оживленный, безумствующий, неугомонный Петя. Я ознакомился, благодаря ему, с философией Наташи и ее, если можно так выразиться, кружка, а также узнал много всего дивного и нелепого о самом Пете, может быть, искаженного особым напряжением его памяти или даже порожденного его буйной фантазией. Я расстался с ним, испытывая острое нежелание еще когда-либо попадать в подобную ситуацию, сожалея, что судьба нынче предпочла покончить с моим поэтическим созерцанием освещенного окна и восхитительной писательницы за ним и навязать мне встречу в реальности с героиней этой моей грезы. Я забился в щель, спрятался в своей уютной каморке и думал, что нет более абсурдной и ужасной истории на свете, чем та, что разыгралась у ворот приглянувшегося мне раннее дома, чем то, что я там закуролесил, бросился, словно восторженный юноша или спятивший старик, к незнакомым людям, увязался за ними, что-то наспех и без всякого смысла приговаривая.

Но вернемся к Пете, навязавшему мне коктейли. Я довольно долго обретался в бодрящем, спускающем на губы невольную улыбку убеждении, что само их название, слетевшее с Петиных уст, говорит о чем-то выспреннем, надуманном и люди, занимающиеся ими, самовлюбленные фантазеры и снобы, но в конце концов вынужден был признать, что напитки, энергично разрекламированные Петей, весьма хороши. Их специальное употребление выдумали в Наташином кругу, из которого я вынес не самые хорошие воспоминания, но как напитки мне все-таки понравились, то и сам круг вырос в моих глазах и заключенные в нем фигуры прибавили в изысканности. Я усердно, стараясь опередить собутыльника, успевшего еще у Наташи отрапортовать о своей нищете, расплачивался в кафе, где эти самые коктейли нам подавали. С деньгами расставался, ясное дело, легко, я человек вовсе не жадный, и в экономическом отношении меня вряд ли кто назовет расчетливым господином, но каждый раз украдкой следил за Петей, опасаясь с его стороны вспышки гордости, какие бывают у выпотрошенных жизнью, однако не утративших гонора и высокого мнения о себе людей. Ничего такого, надо сказать, не происходило, Петя с полной беззаботностью смотрел на мои финансовые операции, а может, и вовсе не замечал их, пребывая на вершинах идеологической экзальтации. Пытался и я не отвлекаться на мелочи, не размышлять о чепухе, пока мой друг витал в эмпиреях. А самым существенным из Петиных россказней оказалось, разумеется, его изложение загадочных воззрений Наташи и ее друзей, в которое он пустился после преувеличенно важного подтверждения: да, эти выточенные пьют коктейли. Акцент он сделал на "эти".

- Так вот, - сказал Петя, касаясь уже не привычек и забав выточенных, а их философии, - они ограждены, они собственноручно начертили круг, и они внутри, а со стороны этот круг трудно, а то и вовсе невозможно преодолеть. Мы ж не демоны, не бесы, скажешь ты, не сила нечистая, чтобы от нас скрываться внутри какого-то круга. А это еще как посмотреть. Взглянешь на себя их глазами, так может и выйти, что ты упырь или сволочь, какой еще свет не видывал. Может, ты и впрямь выползень, а? Но чтобы подобное уяснить, то есть и круг, и способы отделения пшеницы от плевел, и риск оказаться выползнем, нужно прежде понять, как и почему они очутились в особой атмосфере и откуда взялась их исключительность.