— У меня с императрицей ничего нет общего. Она отдала меня палачу...

После этого звезда Шувалова начала быстро всходить.

Используя поначалу лишь фавор жены, он делал состояние. Позднее к поддержке Мавры Егоровны присоединилось и благоволение Елизаветы к двоюродному брату Петра Ивановича Ивану Ивановичу Шувалову, не-графу.

А ведь был и ещё Шувалов — старший брат Петра — Александр, один из активнейших участников переворота, подарившего Елизавете престол, долгие годы возглавлявший политический сыск. Именно во многом благодаря брату, не особенно принимавшему участие в политически-куртуазных комбинациях, а просто находившемуся в должности наиглавнейшего столпа режима, Пётр, стоявший на запятках кареты будущей императрицы, когда та ехала свергать Анну Леопольдовну, получает вместе с Александром чин подпоручика лейб-кампании. Той кампании, что создала новую владычицу России, в которой Елизавета состоит капитаном, а Алексей Разумовский — поручиком.

Кстати, о поручике. Если поискать, то у каждого — или почти у каждого — найдутся заслуги перед историей. Так и Разумовский. Своим положением особо не злоупотреблял. Что само по себе уже немаловажно. Покровительствовал традиционной религии, цементирующей государство, которая находилась в некотором порушении после долгих лет владычества Бирона, отличавшегося добродушием ко всем верам, за исключением православия. И, наконец, Алексей Разумовский всегда поддерживал великого канцлера, Бестужева-Рюмина.

Разное говорят про канцлера. Что был корыстолюбив — по-видимому. Что ради этой слабости торговал государственными интересами. Но ведь понятие сие предполагает не только взятие мзды, но и деяние, противное интересам государства. Канцлер же совершал лишь первое, свято придерживаясь во втором лишь собственного усмотрения. И все признают — и редкие друзья, и гораздо более многочисленные недоброжелатели — что заменить его по сути было некем. Это доказало его падение и замена Бестужева Михаилом Воронцовым, начинавшим рядом с Петром Шуваловым — с запяток елизаветинской кареты.

Братья графы Шуваловы — Пётр и Александр — также оставили следы. Александр понятно какой: во все времена у человека, заведующего контролем за мыслями, словами и деяниями своих соплеменников и сограждан, он приблизительно одинаков. Разница — в эпохе и темпераменте. Нет, речь о Петре. Фаворит императрицы и муж её интимной подруги, он начинает пробовать себя поначалу во внутренних сферах государева управления. В частности, уничтожил внутренние таможенные границы — «дела давно минувших дней, преданье старины глубокой», как-то уцелевшие со времён удельных княжеств. Потом занялся артиллерией — и изобрёл шуваловскую гаубицу, действовавшую на полях Семилетней войны. Но ведь и казнокрадствовал! И тут даже не скажешь: как все, так, мол, и он. Нет, он совершал сие гораздо лучше других. Да что других — почти лучше всех! Недаром Пётр Иванович Шувалов считался некоторое время одним из богатейших людей России. Начинали же братья, тогда ещё, естественно, не графы, скромными костромскими помещиками.

Основной заслугой братьев, однако, признаем не облегчение для торговых людей, проистекавшее из беспрепятственного передвижения их в пределах государства российского (сие к Петру Шувалову). И не сдерживание сил, норовящих устои оного государства злонамеренно подмыть и подкопать (брат его Александр): нет, к основной заслуге их отнесём выдвижение ими на арену истории или, пользуясь более приземлённым языком: к подножию трона своего родственника, тоже Шувалова и тоже Ивановича, но Ивана. Итак, Иван Иванович Шувалов, по прозванию «камер-юнкер», что соответствовало занимаемой им должности. Последний фаворит Елизаветы...

Шуваловы всегда стремились к власти. Именно поэтому Пётр Иванович женится на Мавре Егоровне Шепелевой, всё время находящейся близ — уж ближе некуда! — императрицы. Мимолётный фавор всё того же Петра Шувалова не приблизил семейство к столь желанному. Ибо сей фаворит был лишь одним из ряда. И тогда семейный совет решил вывести пред светлые очи государыни молодого Ивана.

   — Это кто? — заинтересованно спросила Елизавета Петровна, гостя в последний год первой половины столетия у князя Николая Фёдоровича Голицына в его Знаменском.

   — Иван Иванов сын Шувалов! — бойко представила родственника Марфа Егоровна. — Двоюродный брат моего Петра. Сын достойных родителей, юноша пристойного воспитания — мечтает служить Вашему Величеству.

   — Мне все мечтают служить, — спокойно констатировала императрица. — Ибо долг подданных служить своему монарху.

   — Вот-вот, Ваше Величество, — истово и невпопад подтвердила Шувалова. — Так и говорит: за государыню, говорит, жизнь отдам.

Иван скромно потупился, но всё видел.

   — Это хорошо. — Теперь императрица посмотрела на юношу с лёгким сожалением, и он покраснел под таким странным для подобного разговора взглядом. — Хорошо, что готов. Да ведь мне нужны живые подданные, а не мёртвые!

Молодой Шувалов смело вскинул глаза.

   — Ваше Императорское Величество, покорный раб Ваш готов служить так, как сие будет угодно его венценосной госпоже!

   — Угодно! — твёрдо произнесла Елизавета. Произнесла так же основательно, как припечатывающе-царское — «быть по сему».

Иван поклонился, Мавра Егоровна радостно улыбнулась и незаметно перекрестилась. Елизавета тоже улыбнулась, но — иначе.

В Знаменском она находилась недолго — императрица совершала паломничество из Москвы в монастырь святого Саввы и не намеревалась его откладывать. Она двинулась далее, оставив всю свиту в имении князя, двинулась с одним новым пажом — Иваном Шуваловым.

Скоро он был назначен камер-юнкером и все оставшиеся годы продолжал оставаться лишь в этом чине, упорно отказываясь от всех иных. Равно как и от титулов. Елизавета предложила ему графа — как у родственников — но он отказался, так и оставшись Иваном Ивановичем, не-графом, зато единственным.

Графская же ветвь Шуваловых так же не прогадала. С этих пор все державные бури их обходили, если же и доносился лёгкий рокот — в основном из-за любви Петра к лихоимству казённому — то его гасил новый фаворит.

Но, конечно, не тем славен Иван Иванович, что укрепил положение у трона своего рода. А тем, что был он человеком, тянущимся к наукам — Екатерина II всегда видела его с книгой в руке — и к людям, ими занимающимся. А для того времени внимание подобной персоны к делам учёным — вещь весьма чувствительная.

писал Шувалову Ломоносов.

Их отношения — вот основная заслуга Ивана Ивановича перед историей.

— Иван Иванович, помогите! — Ломоносов редко кого просил; человек сильный, он не хотел испытывать унижения отказа. Но к Шувалову с подобным он не стеснялся обращаться. Как-то враз определив для себя размеры фигуры — для настоящего и для будущего — Михайлы Васильевича, фаворит никогда не изменял своего дружески-покровительственного и восхищённо-удивлённого отношения к академику-помору.

С помощью Шувалова Ломоносов воевал с недругами своими и русской науки в академии; они были инициаторами открытия Московского университета, куратором которого стал Иван Иванович. По его инициативе через три года после университета в Петербурге была основана Академия художеств, которая также всегда пользовалась благосклонной заботливостью Шувалова и которой он завещал обширную библиотеку и ценную коллекцию картин и скульптур. Между этими событиями он помог и театру, обязанному именно ему открытием первой русской сцены.

Словом, Елизавета Петровна сделала хорошее приобретение: от Шувалова у неё не было тайн. Не забывал он и кузенов — оба они становятся, не побывав на войне, генерал-фельдмаршалами и членами Конференции.

Но даже эта гармония не могла улучшить в полной мере настроение и самочувствие императрицы. Она старела, её начинали донимать болезни. Всё более часто шумные игры и забавы, столь частые ранее, отменялись: приготовившись уже полностью к торжественно-ослепительному выходу, Елизавета Петровна бросала последний раз взгляд на зеркало: «Свет мой, зеркальце, скажи?» — и зеркало говорило... И тогда срывались украшения, задёргивались шторы в покоях, а в бальных залах печально-беззвучно угасали свечи.